Солнце любви

– В падшем мире дьявол рукою человека дерзнет на любое кощунство. Ищите одержимого.

Тотчас в воображении соткался из воздуха Воланд на Патриарших. Философ мысленно отмахнулся от «литературщины», а монах заметил трезво:

– Только не впадайте в прелесть дурной мистики. Ведь широко используется и мирской знак — череп и кости — предупреждение о смертельной опасности.

В просторной комнате за темными сенями ставни и окна распахнуты настежь, масса света и сидят по лавкам люди за длинным узким столом с праздничным угощением. В полном молчании взоры обратились на вошедших, и Петра Романовича пронзило воспоминание своего сна. Но это живые дожидаются молитвы и трапезы. Отец Платон прошел в центр застолья, а с краю поднялась Тоня в шелковом платочке до бровей и увлекла философа на крыльцо.

– Что, Петр?

– Где Игорь?

– Он уехал, только что.

– От меня сбежал?

– Мы тебя не видели!

Тоня принялась торопливо объяснять, что Владыка со свитой, участвующие в таинстве освящения, отбыли сразу после окончания службы, потому что торопились.

Петр Романович перебил:

– А Игорь?

– Его согласились подвезти, он сейчас в Москве цемент выбивает.

– И ночевал в Москве?

– Да, утром приехал. А что, Петр? Что еще случилось?

– Могу ли я полностью доверять тебе? — он пытливо вгляделся в светлосерые глаза — она ответила твердым взглядом.

– Можешь.

– Тебя ждут?

– Не беспокойся. Говори.

Они сели на завалинку.

– Сегодня ночью Игорь, должно быть, за мной следил.

– Не знаю, что тебе сказать на это. Он жутко переживает, мечется как угорелый, но подозревать его.

– Ты передала ему наш разговор?

– Я же обещала тебе! Жду, когда он сам заговорит. Петр, опомнись! Неужели ты подозреваешь его в убийствах?

– Я всех подозреваю.

– Он любил Павла, он не мог.

– Много чего мог, — перебил Петр Романович, с жалостью взглянув на «бедную дурочку» (такое вот определение подвернулось). — Когда у Поля начался припадок, Игорь вышел на площадку.

– И что? — выдохнула Тоня.

– И позвонил в нашу дверь.

– Нет!

– Игорь признался. Я не говорю, что он вошел — но предупредил Маргариту (будто бы через дверь), что про нее все всем известно.

– По дружбе!

– Свинья-друг, — ляпнул Петр Романович неожиданно и сам на себя подивился и поправился: — Не возмущайся, я не про него. просто Подземельного повторил, по другому поводу. Так вот, по дружбе Игорь скрыл бы позорный секрет невесты и от Павла.

– Его откровенность с другом как раз и доказывает невиновность.

– Невиновность в чем? Преступление еще не произошло.

Тоня молчала; тут почувствовал он, что она вся дрожит едва заметной внутренней дрожью.

– Тонечка, не пори горячку прежде времени, вы супруги любящие, верующие. Правда, меня всегда несколько удивляло.

– Что?

– Семейная жизнь для постороннего — за семью печатями. Почему у вас нет детей?

Она опустила голову.

– Вам же грех предохраняться.

– Хорошо, — произнесла после паузы. — Я скажу тебе то, что знает только наш духовник. Мы живем, как брат с сестрой, в своеобразном монашестве.

Петр Романович аж присвистнул.

– Зачем же такие плотские истязания и соблазн?

– Страшно иметь детей в страшном мире.

– Это тебе Игорь такие песенки поет? И духовник одобряет столь трусливую позицию?

– Нет. Отец Платон говорит: надо доверять Промыслу. Бог каждому дает по силам.

– Ну и?

– Игорь пока боится.

– Поставь перед выбором: или настоящее монашество — или полноценная семья.

Нежно-застенчивое лицо Тонечки затвердело, тоненькие брови под голубым платочком сошлись у переносицы.

– Я так и сделаю.

– Извини за вторжение в частную сферу.

– Не надо. Ты не из праздного любопытства, и я, кажется, догадываюсь о подоплеке твоей неделикатности.

Ну и слава Богу, что не надо вдаваться в эту грязь, взрослому человеку без объяснений должно быть известно: есть болезни, последствия которых могут сказаться на потомстве.

После выразительного молчания она прошептала:

– Но надеюсь, что ты ошибаешься.

– Будем надеяться. Тоня, ты помнишь тот день, девять лет назад.

– Последний наш с тобой разговор произвел чрезвычайное действие: восстановил происшедшее в подробностях.

– Замечательно. Расскажи, как ты пришла к Игорю, во сколько.

– Я расскажу больше, — прервала Тоня. — В тот день я заходила к Маргарите — вот когда она примеряла фату перед зеркалом. А я сказала, что у меня еще ничего не куплено к свадьбе. «Не торопись, — она захохотала. (Я, конечно, передаю приблизительно, но интонацию помню точно.) — Мужчины такие свиньи!»

(«И свинья-друг тебя не мучает?» — опять вспомнился Подземельный.)

– Я начала возражать, а она: «Да, есть исключения, есть. Например, тебе повезло». — «А твой Павлик?» — «Павлик не из нашего свинарника, он из другого мира, другой, таких больше нет. Знаешь, он заболел на даче», — проговорила она с таким страданием, что я предложила: «Давай сегодня к нему съездим».

– То есть у вас не было договоренности о свидании с Игорем на вечер?

– Не было. Но Маргарита отказалась: «К семи мы не успеем вернуться».

– К нам она и пришла в семь! Ты не уточнила, что у нее было назначено к этому сроку?

– Уточнила. «Дорогая для меня встреча».

– «Дорогая»? Двусмысленный эпитет.

– Понимаешь, я до похорон не имела понятия, что из себя представляют ее родители. Археологи, врала она, вечно в отъезда, квартиру выгодно сдают, потому она и снимает клетушку. Ну, я и поняла так: встреча с отцом или с матерью.

– Это уточняет картину! — воскликнул Петр Романович. — В наш Копьевский Маргарита не явилась импульсивно: вечерок был обусловлен заранее. Так вот почему ты пошла к жениху!

– Я не отдавала себе отчета — вдруг ужасно захотелось его увидеть, — но сейчас, задним умом, понимаю: что-то меня встревожило, какие-то намеки, язвительный хохот, ее улыбка… вот именно двусмысленная.

«Тот вечер был свободен только у Игоря, — соображал Петр Романович в волнении. — У моих юбилей, у Ангелевича жена.»

– Ты пришла к семи? У тебя был ключ?

– В восьмом часу. Ключ у меня был, но я им не воспользовалась: позвонила, открыл Игорь, очень взволнованный, начал рассказывать про Маргариту, про скандал за столом. Тут Подземельный грохнул в дверь и возвестил: «Убийство у Острогорских!»