Солнце любви

– Это теперь такие фильмы делают?

Петр Романович достал из кармана пачку сигарет с зажигалкой, закурил, дядя присоединился, пояснив со вздохом:

– Перехожу на сигареты, сердце шалит.

– Вообще бросай.

– Да надо бы. Так что с триллером-

то?

– Спаситель на кресте попирает череп.

– Ну и?.. — до дяди дошло, в великом волнении он схватил племянника за руку, до боли сжав. — Там следы крови?

– Где?

– На распятии, черт возьми!

– Вот видишь, и ты поддался умопомрачению. Нет, конечно.

– Конечно, — проворчал дядя, выпустив руку, жадно затягиваясь. — Кто такую ахинею выдумал?

– Поль меня заразил, — Петр Романович усмехнулся, — триллером.

– Он у меня дождется! Никогда в моей практике. и не слышал никогда про столь изощренный, извращенный даже, способ убийства. А впрочем, — адвокат пожал широкими плечами, — с чем-нибудь когда-нибудь встречаешься впервые. Сдай крест на экспертизу.

– Ты советуешь?

– Чем черт не шутит.

– Смотри, уголки у креста закруглены. Следователь говорил, края раны.

– Помню. Дело со всех сторон темное, необычное.

– Это ты как профессионал оцениваешь?

– И как профессионал, и как участник. Меня мучает мотив. Впервые — тоже впервые! — я не могу влезть, так сказать, в шкуру преступника, взглянуть на происшедшее его глазами, понять.

– Такие эксперименты, наверное, опасны для психики.

– Наверное. Но это редчайшие случаи, обычно — все на поверхности, рутина и крючкотворство. Например, убийства Подземельного и Павла вполне объяснимы: зверь заметает следы, убирает свидетелей.

– Лихо заметает, — заметил Петр Романович, — бесследно исчезает.

– Тут есть свои загадки, — согласился адвокат, — но в обстоятельствах внешних — аксессуары, декорации действа, затемняющие смысл. я не об этом. В основе своей преступление — деяние простое, примитивное даже. Исключая политику, шпионаж, эпизоды «пьяные» и наркотические. деньги — поверь, процентов девяносто. Шантаж — в сущности, те же деньги. Ревность, зависть, месть, гнев и прочие страсти — состояние аффекта, нередко спровоцированное жертвой. Наконец, сексуальные извращения — на почве тех же страстей, усиленных психическими отклонениями. Вот, приблизительно, и весь набор.

– И тебе этого мало? — поразился Петр Романович. — Да у нас с мотивами даже перебор: месть мужчинам, шантаж мужа или жениха, провокация!

– Все, что ты перечислил — это мотивы жертвы, а не убийцы.

– Ну, она его заразила.

– Сифилисом?

Оба усмехнулись. Петр Романович уточнил:

– Нечаянный каламбур. Возможно, и сифилисом. Но я хотел сказать: своими негативными, даже безумными эмоциями.

– Для того, чтобы заразить (и тем и другим), надо войти в контакт. Как он рискнул и зачем — кто мне, профессионалу, объяснит?

– Я объясню, это несложно. Предположим, она является неожиданно (клиент занят, свидетелей — целая орава), но не уходит.

– Почему?

– Все те же мотивы. Первый: так выражается ее месть — не публичный скандал, а более утонченная: «Я здесь, за стенкой, я твой грех!» Клиент уже встревожен.

– Но не настолько, — перебил адвокат, — как если б она уселась с ним за стол — вот это игра на нервах! Маргарита, однако, отказалась.

– Ты прав. Второй мотив — шантаж: «Я тебя не подведу, если ты заплатишь, и немало!» — вот что может выражать ее поведение.

– Уже ближе к делу, — одобрил адвокат. — Так почему он не заплатил?

– В действие вступил третий мотив: провокация. Он и пошел откупиться, но чем-то Маргарита достала его.

– Чем?

– Тем же сифилисом. Неожиданно, издеваясь, объявляет — яростная вспышка мести.

– Это не согласуется с шантажом: либо месть, либо плата.

– А если он отказался платить?

– Почему? Никак не в его интересах.

– Денег таких при себе не было, — огрызнулся Петр Романович.

– С проституткой столковались бы.

– Он не знал, что она проститутка! — вдруг осенило философа. «во поле березонька стояла» — вспомнился Китеж-град и дальним эхом прогремел в душе гнев.

– Так наш дедуня донес… пострел, который везде поспел.

– Только что узнал! Понимаешь? Это романтическая история старика, у которого скоропостижно скончались иллюзии.

– Старика? — переспросил Евгений Алексеевич.

– Не старика, конечно, но ей-то всего двадцать. Всё, а особенно возраст, познается в сравнении. Ему вообразилось, что он сумел вызвать в девочке любовь — отсюда и внезапное помрачение ума, бешенство, которое реализовалось в убийстве.

– Тогда, в плане психологии, он не должен был знать и то, что она невеста Павла. Раз лелеял иллюзии.

– Верно. Из этой версии выпадает Игорь — ровесник без иллюзий, — а также Ипполит Матвеевич, растрепавший за столом столь опасный секрет.

– Таким образом, — подхватил дядя с азартом, остаются два старика: Ангелевич и я.

– Тебя я видел с галерейки.

– Все время? — в адвокате взыграл детектив. — Ни на что отвлекаясь?

– Вроде бы нет.

– Ты разговаривал с Ольгой, потерявшей гребень.

– Ну вот! Ты же слышал.

– Да может, я потом от нее узнал.

– А полковник в прихожей?

– Покрывает зятя.

– Все я проанализировал, всех перебрал, и тебя в том числе, по косточкам: ты не мог бы этого сделать.

– Извини, я человек, и ничто человеческое.

Петр перебил:

– То самое человеческое, которое тебе не чуждо, помешало бы: по своей экзистенциальной установке ты прежде всего не самец, а отец.

– Если б ты знал, Петруша, как ты прав.

– Я знаю. Ты не смог бы, под любым шантажом, покинуть сына в припадке падучей, рискуя его жизнью и смертью.

Евгений Алексеевич кивнул.

– Однажды он прокусил язык и чуть не захлебнулся кровью, Ольга была с ним одна, и это был такой ужас. Я, наверное, всю литературу прочел, но так и не нашел ключа к «священной болезни» мистиков и пророков, не менее таинственной, чем гемофилия, поразившая наследника российского престола — и наше столетие окрасилось кровушкой — вот символика, философ, вот жуть!

Племянник знал-перезнал о пристрастии адвоката — по роду профессии, по психическому складу — к звонкой риторике. Но сейчас он был захвачен тайной и силился вспомнить какой-то глубинный момент, промелькнувший в дядином «откровении», действительно какую-то жуть. и выговорил: