Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни

Лунчжу был львом. Только называя его так, можно было объяснить его одиночество!

А что молодые девушки? Их уводили овладевшие начатками пения и научившиеся исполнять несколько песен мужчины. Любая женщина понимала, что рассчитывать на сильную мужскую страсть это глупо. Поэтому девушки предпочитали, как говорится, продавать товар по сниженной цене, а не придерживать дома. Вот и оставалось лишь ждать, что когда-нибудь среди молодых телочек найдется та, что не побоится льва.

Каждый день Лунчжу утешал себя этой мыслью. Но не будем сразу рассказывать всю историю. Прежде чем зарастет вход в пещеру у моста Цилян, возможно, Лунчжу все же посчастливится встретить ровню!

2. Об одном событии

Ночь песен и плясок под луной в большой праздник середины осени Чжунцюцзе осталась далеко позади. В прошлое ушло и одиночество, предшествовавшее наступлению праздника. Стоял сентябрь. Хлеба убраны. Плоды тунгового дерева собраны. Сладкий картофель выкопан и спущен на хранение в погреба. Зимние куры уже высидели яйца, вот-вот появятся на свет цыплята. Изо дня в день стоит ясная погода, ярко светит солнце. На улице тепло и приятно. Девушки с граблями и корзинами поднимаются по склонам собирать траву. Отовсюду несутся звуки песен. Во всех горных пещерах влюбленные сидят бок о бок на ложах из соломы и разбросанных полевых цветов — или засыпают на них, голова к голове. Этот сентябрь был даже лучше весны.

В такое время Лунчжу становилось еще тоскливее. Пойти на прогулку, поохотиться на горлиц? Но как выйдешь из дому, отовсюду доносятся звуки песен, и не избежать случайных встреч с влюбленными парами. Потому Лунчжу не решался выбраться наружу.

От нечего делать Лунчжу целыми днями сидел дома и точил нож: готовил к зиме, чтобы с наступлением сезона снимать с леопардов шкуры. Нож был драгоценностью Лунчжу, его другом. Скучающий и мрачный, Лунчжу любил этот необыкновенный нож — «провожу по нему рукой много раз в день, не променяю его и на пятнадцать девушек» [64] . Лунчжу точил его, натирая маслом, на небольшом камне. И теперь нож сверкал так, что в его блеске даже ночью можно было увидеть человека. Он был до того острым, что стоило положить на его лезвие волос и легонько подуть, как тот распадался на две части. Но Лунчжу продолжал точить нож каждый день.

64

Цит. из короткого стихотворения неизвестного автора Южных и Северных династий V–VI вв. «Купленный только что меч в пять чи» (один чи равен 1/3 метра).

В один погожий день, когда природа будто нарочно старалась помочь молодым людям встретиться и устроить «гуляния на природе», желтое-желтое солнце ярко освещало деревню, а Лунжу, по обыкновению, сидел дома и точил нож.

Лицо его было сурово. Сжатые губы, вытянутые в нитку, свидетельствовали об отвращении, которое он испытывал к подобному существованию. Лунчжу прислушивался к высоким звукам девичьих песен, раздававшихся далеко за фортом, и посматривал на небо. Желтое солнце согревало его почти весенним теплом. В безбрежном синем небе пролетали стаи диких гусей, выстроившихся клином или в линию. Лунчжу безразлично смотрел на них.

Что же погрузило его в такую тоску? Байэр, Упо, Лоло, Хуапа, Чанцзяо… К его состоянию были причастны каждая девушка и каждый молодой человек, принадлежавшие к этим древним родам. Женщины, выбирая любовь своей жизни, отказывались от совершенного во всех отношениях человека. С точки зрения богини Венеры, это было позором для любви как таковой; кроме того, это было предзнаменованием упадка и скорой гибели народа. Женщины перестали сходить с ума от любви, разучились следовать велению своего сердца, добровольно отказались выбирать себе человека, который им больше всего нравится. Одним словом, и род Байэр, и род Упо, и другие — все они бесполезны, ни на что не годятся и, совершенно очевидно, они стали похожи на самый большой народ — ханьцев.

Лунчжу точил свой нож. К нему подошел низкорослый слуга. Он опустился на землю перед хозяином и обнял его ноги.

Лунчжу скользнул по нему взглядом, но ничего не сказал, а издалека вновь донеслись звуки песен.

Слуга, поглаживая ступни Лунчжу, тоже хранил молчание.

Лунчжу запел песню без слов, в мелодии которой строгость смешивалась с любовью, и к ним добавлялась нотка возмущения. Потом сказал:

— Коротышка, ты опять за старое!

— Хозяин, я ваш слуга.

— Неужели ты не хочешь стать мне другом?

— Мой господин, мой бог, я склоняюсь перед вами. Кто осмелится встать с вами вровень? Кто решится перед прекрасным лицом Лунчжу сказать, что тоже хочет счастья? Кто не хочет сделаться рабом или рабыней Лунчжу? Какая…

Топнув ногой, Лунчжу попытался остановить льстивые речи коротышки, но тот успел досказать: — Какая женщина посмеет мечтать о любви к Лунчжу?

Покончив с восхвалениями, слуга поднялся. Встав во весь рост, он оказался не выше опустившегося на колени обычного человека. Похоже, роль раба была ему в самый раз.

Лунчжу спросил:

— Почему у тебя такой несчастный вид?

— Хозяин заметил, как я жалок, значит, в этот день я и правда достоин существования.

— Какой ты смышленый.

— Похвала хозяина и дурака сделает талантливым.

— Я спрашиваю тебя, в чем, в конце концов, дело?

— Это дело… хозяин, может быть, увидит в нем божью милость.

— Ты только петь умеешь, совсем говорить разучился? Будто хочешь, чтобы я побил тебя.

Только теперь карлик заговорил. Обливаясь слезами, он поведал о своих страданиях и разочарованиях. При этом он топал ногами, подражая рассердившемуся Лунчжу. Если бы нашелся сторонний наблюдатель, то он наверняка решил бы, что карлик отравился или его пчела ужалила в пупок, и так он изображает свои мучения. Но Лунчжу догадался, что карлик либо не сумел отыграться в игре на деньги, либо попал в немилость к женщине.

Лунчжу ничего не говорил, лишь улыбался. А карлик продолжал:

— Мой господин, мой бог, от вас ничего не скроешь — вашего слугу обидела девушка.

— Ты как птица, которая только и умеет, что петь льстивые песни, тебя невозможно обидеть!

— Но, хозяин, глупым слугу сделала любовь.

— От любви люди умнеют.

— Так я и поумнел: вы говорите, стал смышленым. Но рядом с тем, кто умнее меня, я вижу, что глуп, как свинья.

— Куда подевалось твое умение петь, как земляной попугай?

— Какое умение, у этих попугаев большой клюв и тело большое, а поют-то только заученные песни, пользы никакой.

— Если споешь все, что заучил, вполне сможешь одержать победу.

— Спел, но безуспешно.

Лунчжу нахмурил брови, это показалось ему странным. Однако, опустив голову, он словно заново увидел, насколько низкорослым был слуга, и понял, что тот потерпел поражение из-за роста, а вовсе не от отсутствия голоса, и, невольно улыбнувшись, сказал:

— А может, ничего не получилось из-за твоего телосложения?

— Но она не видела меня. Если б она знала, что я карлик-слуга у несравненно прекрасного наследника Лунчжу, то непременно привела бы меня в пещеру Тигра и стала мне невестой.

— Не верю. Наверняка дело в деревенских предрассудках по поводу роста.

— Хозяин, клянусь. Не по звуку же голоса она узнала мой рост. А по моей песне она поняла, какова глубина моего сердца.

Лунчжу покачал головой. Даже наблюдая карлика прямо перед собой, он никак не смог бы измерить глубину его сердца.