Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни

— Ты слышал, как сам Юэ Юнь сказал?

— Я слышала, что другие говорят. И еще говорят, что Эрлао нравится паромщица.

— Но он же не дурачок, неужели правда хочет переправу, а не мельницу?

— Кто знает. У Шуньшуня в семье такие, на вкус и цвет товарища нет, что кому по нраву — то и берут. Переправа, поди, не хуже мельницы.

Все это время взоры гостей были обращены к реке, они пересказывали эти сплетни, и никто не обернулся, не заметил стоявшую позади Цуйцуй.

Ее лицо пылало огнем, и она перешла в другое место, но вновь услышала беседу о том же самом.

— Все уже давно устроили, только ждут, что скажет Эрлао.

— Только глянь, какой он сегодня неутомимый, — добавил кто-то, — сразу ясно станет, что сил ему придает девушка на берегу.

Кто же эта девушка, которая так вдохновляет Эрлао? Цуйцуй ощутила смятение.

Она была маленького роста и за спинами людей не видела, что происходит на реке, только слышала, как постепенно приближается и нарастает барабанный бой, слышала крики на берегу, и поняла, что лодка Эрлао как раз проходит мимо дома. Люди в доме всполошились, вразнобой выкрикивая его имя, а там, где сидела жена богача, подожгли связку хлопушек. Неожиданно крики изменились, стали испуганными, и люди побежали к реке. Цуйцуй не поняла, что произошло, она была в смятении и не знала, вернуться ли на прежнее место или стоять за чужими спинами. К окну как раз подошел человек с подносом, нагруженным цзунцзы и мелкими закусками, предлагая женщине с дочерью откушать. Она постеснялась возвращаться к ним, а поэтому решила протиснуться к воротам и оттуда уже к реке. Пройдя вдоль мощенного камнем переулка мимо соляной лавки, она почти уже вышла на улицу Хэцзе, но как раз между балками дома на сваях налетела на толпу, окружившую Эрлао, голова которого была повязана красной тряпкой. Оказалось, что он свалился с лодки в воду, и вот только что выбрался из реки. Проход был слишком узкий, и, хотя Цуйцуй тут же вжалась в стенку, встречные все равно задевали ее локтями. Завидев Цуйцуй, Эрлао сказал:

— Цуйцуй, ты пришла, а дедушка тоже здесь?

Лицо девочки все еще пылало, даже пикнуть было стыдно, вместо того она подумала: «Куда же пес убежал?»

А Эрлао сказал:

— Поднимайся к нам наверх! Я велел оставить для тебя хорошее место.

«Мельница в приданое, эка невидаль», — подумала Цуйцуй.

Эрлао так и не убедил Цуйцуй вернуться, и каждый пошел своей дорогой. Цуйцуй спустилась к реке, терзаемая непонятным чувством. Досада — не досада, тоска — не тоска, радость — нет, что может порадовать эту девочку? Злость? Да, пожалуй, она действительно злилась на кого-то, и этот кто-то — она сама. На берегу было слишком много народу: на отмели возле пристани, на мачтах лодок, на сваях домов — везде были люди. «Так много людей, а что интересного здесь можно увидеть?» — спросила Цуйцуй сама себя. Сперва она решила, что на какой-нибудь лодке можно найти деда, но, обыскав все вокруг, не нашла и следа старика. Она протолкалась к краю воды и увидела своего рыжего пса рядом с человеком из дома Шуньшуня, они оба глазели на веселье с лодки в нескольких чжанах от берега. Цуйцуй пронзительно окликнула собаку, пес навострил уши, поднял голову и обозрел все стороны, после чего бесстрашно ринулся в воду и поплыл к хозяйке. Добрался он весь мокрый, и, отряхнувшись, скакал теперь без остановки.

— Ну хватит, — сказала Цуйцуй. — Что ты скачешь как помешанный. Лодка же не опрокинулась, зачем ты в воду прыгал?

Вдвоем они отправились искать деда и столкнулись с ним возле лесосклада на улице Хэцзе.

— Цуйцуй, я такую хорошую мельницу видел, — сказал дед, — жернов новый, водяное колесо новое, солома на крыше — и та новая! А дамба направляет струю воды, быструю такую, и, когда открывают шлюзы, колесо начинает вертеться, как волчок.

— Чья она? — чуть неестественным голосом спросила Цуйцуй.

— Чья она? Командира Вана, что на горе живет. Я слышал, что он ее справил как приданое для дочери, вот ведь роскошь, подряд на семьсот связок чохов, и это еще не считая ветряной мельницы да утвари!

— А кто хочет его дочку?

— Большая рыба тебя съест, Цуйцуй, — натянуто засмеялся дед, глядя на нее. — Большая рыба тебя съест.

Поскольку у Цуйцуй в этом деле был свой интерес, она притворилась, что до сих пор не поняла, и переспросила:

— Дедушка, так кто получит эту мельницу?

— Юэ Юнь Эрлао! — ответил дед и тихо пробурчал себе под нос: — Кто-то завидует, что Эрлао получит мельницу, а кто-то — что мельница получит Эрлао.

— Кто завидует, дедушка?

— Я завидую, — сказал дед и хихикнул.

— Дедушка, ты пьян.

— А Эрлао еще сказал, что ты очень красивая.

— Дедушка, ты напился и с ума сошел.

— Дедушка не пьян и не сошел с ума, — ответил дед. — Пойдем к реке, посмотрим, как они уток выпускают.

Подумав, он добавил:

— Если Эрлао поймает утку, то обязательно подарит ее нам.

Стоило ему досказать, появился Эрлао и встал перед Цуйцуй, улыбаясь. Цуйцуй тоже улыбнулась. И они втроем вернулись в дом на сваях.

11

К реке явился с подарками сват, которого и правда снарядил Шуньшунь. Паромщик, не на шутку разволновавшись, переправил его на свой берег и повел в дом. Цуйцуй лущила горох и сперва не обратила на гостя внимания. Но, услышав с порога радостное «Счастье в дом, счастье в дом!», смутилась и побоялась оставаться в доме. Притворившись, что гоняется за забредшей в сад курицей, она схватила бамбуковую палку и, размахивая ею да покрикивая, побежала к белой пагоде.

Гость вначале завел разговор о каких-то пустяках, а когда завел речь о намерениях Шуньшуня, старый паромщик не знал что и ответить, только в замешательстве потирал большие мозолистые руки, притворяясь, что ничего не происходит, и всем видом будто бы говорил: «Годно, годно». На самом же деле старик не проронил ни слова.

Изъяснившись, сват-кавалерист поинтересовался, что думает по этому поводу сам дед. Старый паромщик, смеясь, закивал:

— Далао хочет идти по тележной колее, это очень хорошо. Но я должен спросить Цуйцуй, что она сама об этом думает.

После ухода гостя дед, стоя на носу лодки, кликнул Цуйцуй для разговора.

Цуйцуй с полным совком гороха спустилась к воде, поднялась на лодку и кротко поинтересовалась:

— Что, дедушка?

Дед засмеялся и ничего не ответил, только смотрел на внучку, склонив на плечо голову, до макушки седую, и смотрел долго. Цуйцуй устроилась на носу лодки и принялась лущить горох, опустив голову и слушая, как вдали, в зарослях бамбука, поют канарейки. «Дедушка стал так много говорить с годами», — думала она. Ее сердце еле билось.

— Цуйцуй, — сказал дед спустя какое-то время, — дядя, который к нам приходил, — ты знаешь, зачем он приходил?

— Не знаю, — сказала Цуйцуй, краснея лицом и шеей.

Дед пристально поглядел на внучку, понял, что творится у нее в душе, и обратил очи вдаль. В пустоте тумана он увидел мать Цуйцуй пятнадцать лет назад, и в сердце его всколыхнулась нежность.

— У каждой лодки должна быть пристань, у каждого воробышка — свое гнездо, — тихо сказал он сам себе.

Воспоминание о ее бедной матери больно кольнула его в сердце, но он через силу улыбнулся.

А Цуйцуй слушала, как в горах поют канарейки и кукушки, как в долине с размеренным стуком рубят бамбук, и думала о многих вещах. О том, как тигр кусал людей, о бранных горных частушках, о квадратных ямах в мастерских по изготовлению бумаги, о том, как истекает железным соком вагранка в кузнице… Она словно пыталась заново вспомнить все, что когда-то видела и слышала, чтобы не думать о том, что происходит сейчас. Хотя на самом деле она не совсем понимала, что именно происходит.

— Цуйцуй, — сказал дед, — из дома Шуньшуня приходил сват, хотел тебя в ту семью женой взять, и спрашивал, согласен ли я. А я что, я старый уже, через пару лет мне нечему будет возражать. Это твое дело, подумай сама, скажи сама. Если хочешь, то так и будет, не хочешь — тоже хорошо.