Совершенные. Тайны Пантеона
Шрифт:
Она улыбается. Шире и шире. Пока ее рот не растягивается на всю ширину лица, пока лицо не трескается. Я смотрю на это с ужасом и подступающей тошнотой. Лицо-Маска сползает и выглядывает иное – мрачное и бледное.
– Мы имеем право на все, адепт, – говорит преподобная Агамена. – Ты сняла серьгу и за это будешь наказана!
– Но я…
– Молчи!
Бледные губы Агамены тоже растягиваются, и я зажмуриваюсь. Я не хочу видеть, как и эта Маска
Щель рта разрывает лицо и наружу вываливаются пухлые щеки.
– Бригитта? – ужасаюсь я. – Ты тоже лишь Маска? Ненастоящая? Ты тоже…
– Монстр. Мы все, – в толстых пальцах сокурсницы из Аннонквирхе чернеет песок проклятого Равилона. Он сыпется на камни моей темницы, просачивается сквозь решетки, засыпает мне ноги. Его становится все больше и больше. Я хочу убежать, но куда? Со всех сторон лишь стены…
Рот девушки тоже раскрывается в немом крике. Я вижу ее язык, который удлиняется, словно черный аспид. Эта Маска тоже трескается напополам. Под ней лицо госпожи Тато, потом ее сына — Питера, с которым когда-то я сидела на крыше. Но и эти черты сминаются. Маски лопаются и лопаются, обнажая всех, кого я когда-либо знала. Они все словно бесчисленные куклы, сидящие одна в другой. Но чья личина настоящая? Кто прячется под чужими ликами, кто останется в самом конце?
Даже сквозь ужас я понимаю, что надо узнать. Надо досмотреть до конца. Увидеть лицо, которое станет последним… Почему-то это кажется неимоверно важным. И я смотрю. Юный Питер становится насмешливым Марком, Марк трескается – и под ним выглядывает лицо Блаженной Анастасии в пестром платке, а под ним…
Черный песок доходит до моей талии, до груди. До губ.
Я кричу, кричу, кричу и…
Просыпаюсь.
Скатываюсь с кровати и как есть – босиком, в одной лишь футболке, – вываливаюсь в коридор и несусь по нему к самой дальней комнате.
Дверь распахнулась, когда мне остался всего лишь шаг. И с протяжным выдохом я уткнулась носом в грудь Августа. Его руки сомкнулись на моей спине, прижали к распахнутой рубашке. Я обхватила его так сильно, словно он был мачтой на дырявой лодке, попавшей в шторм. Единственной опорой в этом безумной мире.
От него по-прежнему пахло ветивером, но уже не пахло ладаном.
Некоторое время мы так и стояли. Я слушала сильные и четкие удары сердца под своей щекой, кожу холодила пластинка с Истинодухом. Август молчал. И держал очень крепко.
– Мне приснился дурной сон, – наконец выдохнула я в его шею.
– Я думал, все твои дурные сны принадлежат мне, – прозвучал над головой глухой ответ. – Но судя по тому, что я пока даже не ложился, – нет.
Я кивнула, не поднимая головы. Август вдруг подхватил меня на руки и понес.
– Пол холодный, – ответил на мой изумленный взгляд.
Август так легко держал меня, словно не ощущал веса моего тела. Я вцепилась в его плечи, прижалась щекой к груди, ощущая, как отпускает пугающий морок. Через коридор он нес
меня молча, ногой толкнул дверь в комнату, пересек ее и положил меня на кровать. Укрыл одеялом, пригладил, подоткнул со всех сторон.– Не уходи.
– Я думал, что Кассандра Вэйлинг – самая дерзкая и смелая девушка во всей империи, – его губ коснулась улыбка.
– Я тоже так думала. Ты не уйдешь?
Он качнул головой.
На кровать Август не сел, опустился прямо на пол, привалившись спиной. Его макушка оказалась так близко, что я ощутила безумное желание запустить пальцы в темные волосы. Узнать наконец, как они будут ощущаться в моей руке. Будут ли на самом деле шелковыми, как кажутся взгляду?
– Для прикроватного монстра ты слишком красивый, – разозлившись на свои желания, буркнула я.
– Прикроватный монстр?
– Ну да. А для подкроватного слишком большой.
Я перевернулась на бок, рассматривая четкий профиль.
– Тебе уже говорили, что непозволительно выглядеть таким… идеальным?
– Очень много раз, – серьезно ответил Август.
– Да? И кто же?
– Все. Послушник, с которым я делил в семинарии келью, даже предлагал сломать мне нос. Или сделать шрам на щеке.
– Хорошо, что ты не послушал этого идиота.
– Мне было одиннадцать, и я испугался боли, – с улыбкой произнес Август. – Но уже через пару лет понял, что все-таки надо делать. Хотя бы шрам. Ну и… сделал.
– Что? – Я приподнялась на локте, и одеяло сползло, оголяя плечо, с которого слезла слишком широкая футболка.
Август посмотрел на меня и резко отвел взгляд.
– Шрам. Ну то есть сначала это был просто порез осколком. – Он тяжело вздохнул, а я пристальнее всмотрелась в его слегка загоревшие скулы. – Но когда порез затянулся, шрама не осталось. Может, я воткнул стекло недостаточно глубоко. А может, дело в том, что всегда было во мне… Все раны заживали на мне очень быстро. Даже кости срастались с такой скоростью, что это… пугало. Как-то я свалился с дерева и сломал руку. Она восстановилась за несколько дней. Но я еще две недели носил гипс, боясь признаться наставнику. Даже Брайн, которого я считал почти братом, косился на меня с подозрением. Я говорил, что дело в крови горцев. Но кажется, он не слишком мне верил.
Я прикрыла глаза, размышляя о шрамах. О том, какие усилия надо приложить, чтобы оставить отметины на спине и плечах Августа. О том, что ему пришлось вынести, учитывая такую способность к восстановлению.
– …Ну а потом все стало еще хуже, – выдернул меня из эмоций спокойный голос.
– Почему? – Я устроилась удобнее, вытащила из-под одеяла руку. Теперь она лежала совсем близко от мужского плеча. Я все еще ощущала в ней его тепло. Страх, вызванный кошмаром, отступал, растворялся во тьме. Мой идеальный монстр пугал его…
– Возле семинарии был приход, где по воскресеньям наставник вел службу. Рассказывал о жизни святых или читал молитвы. Я обычно стоял за спиной святого отца, переворачивал страницы Писания и следил за свечами, чтобы они не гасли. Обычно на службе собирались лишь послушники и редкие посетители. Но чем старше я становился, тем меньше свободных мест оставалось на скамейках прихода. Когда мне исполнилось семнадцать, желающие перестали помещаться внутри и стояли за дверями, ожидая.
– Дай угадаю, – зевнула я. – Все прихожане были… женщинами?