Советская элита от Ленина до Горбачева. Центральный Комитет и его члены, 1917-1991 гг.
Шрифт:
Некоторые ответы на эти вопросы очевидны и уже приводились. Возраст Хрущёва, его властность и непредсказуемость говорили против него. Он допустил несколько политических ошибок. Он оттолкнул от себя руководителей экономики, уставших от его экономических экспериментов и ошибочных решений, своими разговорами о сокращении армии он настроил против себя руководителей военной промышленности и генералитет, а партийный аппарат был недоволен затеянным Хрущёвым в 1962 г. реформированием партии. В борьбе за власть ключевые позиции всегда принадлежали высшим исполнительным партийным органам, но к 1964 г. у Хрущёва в Президиуме ЦК остался один, причём очень осторожный сторонник, — Микоян. В 1957 г. расстановка сил в Президиуме была почти равной. Эмигрант-советолог Авторханов утверждал, что Секретариат — «постоянное и единственное сосредоточение активной политической власти» — сыграл в обоих случаях ключевые роли. Если во времена неудачного заговора 1957 г. «болтуны» из Президиума обладали только моральным авторитетом, то заговор 1964-го «был полностью сконструирован Секретариатом Центрального Комитета» [379] . (Правда, Авторханов не объясняет, как сумел Хрущёв утратить контроль над Секретариатом, который он сам и возглавлял. Брежнев стал секретарём ЦК только в июне 1963 г. и до следующего лета всё ещё занимал пост Председателя Президиума Верховного Совета. Вместе с тем Шелепин и Суслов, бывшие главными движущими силами заговора, являлись секретарями ЦК.)
379
Avtorkhanov A. The Communist Party Apparatus. — Chicago, 1966. P. 224.
Но существуют и другие объяснения этих событий. Элиту Центрального Комитета можно рассматривать как широкую группу с определёнными собственными интересами. Это ощущалось ещё в 1920-е и в начале 1930-х
380
P.Г. Пихоя считает, что союзниками Хрущёва в 1957 г. были партаппаратчики, надеявшиеся с помощью Хрущёва сохранить стабильность своего положения и усматривавшие в нападках на него как на первого секретаря ЦК КПСС угрозу самим себе как первым секретарям республиканских и региональных комитетов партии. Поэтому реальным победителем на июньском пленуме стал именно партийный аппарат, а Хрущёв фактически являлся его заложником. Падение в октябре 1957 г. маршала Жукова, выступавшего против партийного контроля в армии, стало ещё одной победой партийного аппарата (Пихоя Р.Г. О внутриполитической борьбе в Советском руководстве в 1945–1958 гг. // Новая и новейшая история. 1995. № 6. С. 13.
Власть, основанная на покровительстве высших руководителей по отношению к своим выдвиженцам, стала гораздо более ограниченной с окончанием террора. Хрущёв не мог полностью контролировать даже собственных протеже в Президиуме ЦК, не говоря уже о более широких кругах партийной элиты. Правила игры изменились. В 1964 г. Хрущёв пошёл против течения, причём дело было не только в том, что он затрагивал общие интересы широких кругов партийной элиты, свою роль сыграла также смена поколений элиты и растущее доминирование в ней представителей второго поколения. Хрущёв был последним ставленником Сталина, а также, после изгнания с помощью ЦК в 1957 г. его сверстников, и последним представителем первого поколения элиты в высшем руководстве партии. Брежнев же и его сподвижники по заговору против Хрущёва в 1964 г., относились уже к её второму поколению [381] .
381
Елена Зубкова проводит различие между средним поколением, к которому принадлежали Хрущёв (и Маленков), и молодым поколением. См.: Зубкова Е.Ю. Маленков и Хрущёв. Личный фактор в политике послесталинского руководства // Отечественная история. 1995. № 4. С. 103–105.
Все члены Центрального Комитета, о которых подробно рассказывалось выше (Андреев, Патоличев, Байбаков, Журин, Новиков и Егорычев), поддерживали большинство ЦК во времена кризисов 1957 и 1964 г. Андреев к времени снятия Хрущёва уже находился на пенсии, но на июньском (1957 г.) пленуме ЦК он с невероятной яростью набросился на членов антипартийной группы, причём его выступление было выдержано в терминологии времён Большого террора. По его словам, их заговор являлся «тяжелейшим преступлением, заслуживавшим самого сурового наказания». Андреев сравнил их с врагами Сталина — троцкистами, правыми и зиновьевцами. Что касается Патоличева, то он, хотя члены антипартийной группы рассматривали его в качестве надёжного кандидата на пост главы КГБ, оказался в первых рядах нападавших на них. Он уже имел опыт столкновений с Кагановичем во время работы в 1940-х гг. на Украине, а в 1956 г. его направили в Министерство иностранных дел, чтобы ослабить влияние Молотова. Он находился в числе тех 20 членов ЦК, которые 21 июня 1957 г. были делегированы в Президиум с требованием созыва пленума. Тем не менее Патоличев так и остался при Хрущёве на вторых ролях и очень критически отзывался в своих мемуарах о его «субъективизме» в вопросах сельского хозяйства. Поэтому он, должно быть, чувствовал удовлетворение падением первого секретаря [382] . Байбаков оценивал Хрущёва двойственно, утверждая, что ценил «…Никиту очень высоко, но только в первые пять лет». Это было суждение технократа. Байбаков мало комментировал роль Хрущёва в процессе десталинизации, но хвалил его за освоение целинных земель, расширение площадей для выращивание хлопка, перевод железных дорог на тепловозную тягу и развитие крупнопанельного домостроения [383] . Байбаков был одним из тех, кто выиграл от повышения Хрущёва. Его в середине 1955 г. назначили главой центрального планирующего органа, он поддержал Хрущёва в 1957 г. Сразу после изгнания его довоенного начальника Кагановича из ЦК, Байбакова направили на собрание в партийную ячейку, где тот состоял на партийном учёте, чтобы попытаться инициировать исключение «железного наркома» из партии (которое состоялось только в 1962 г.). Однако к 1958 г. Байбаков, защищавший централизованное управление экономикой, впал в немилость. Он также от всей души ненавидел хрущёвскую манеру публично унижать своих подчинённых. Хотя он возвратился в Москву в 1963 г., Хрущёв был убеждён, что Байбаков входил в число руководителей, плетущих заговоры против него. Байбаков настаивал на том, что он не участвовал ни в каких кознях против Хрущёва, но, учитывая его неприязненные отношения с первым секретарём, испытываемое им смятение от предлагаемых тем «волшебных средств» для подъёма экономики и разделяемую им открытую критику Хрущёва в Президиуме, Байбаков чувствовал, что больше не может с ним работать. Он, безусловно, приветствовал события октября 1964 г.
382
Молотов, Маленков, Каганович, 1957. С. 96, 99, 168, 170–177, 346–351, 477. Патоличев Н.С. Совестью своей не поступлюсь. — М., 1995. С. 163, 247. К сожалению, мемуары Патоличева заканчиваются 1956 г.
383
Интервью Н.К. Байбакова. 1992. SEP. Поскольку Байбаков был непосредственным участником разработки ранних хрущёвских экономических реформ, не удивительно, что он оценивает их в своих воспоминаниях позитивно (см.: Байбаков Н.К. Сорок лет в правительстве. С. 214).
Журин, принадлежавший ко второму эшелону партийных руководителей, предстаёт (в своих собственных оценках) узколобым «истинным коммунистом», но он был по крайней мере честен в своём расположении к Брежневу. В своём интервью, данном почти 30 лет спустя после описываемых событий, Журин всё ещё повторяет старую официальную формулировку объяснения того, что произошло в октябре 1964 г.: «Пленум удовлетворил просьбу Н.С. Хрущёва об освобождении от исполнения им своих обязанностей» [384] . Вместе с тем на Журина, как и на Байбакова, Хрущёв, кажется, производил положительное впечатление своим вниманием к сельскому хозяйству, в особенности к освоению целинных земель. Новиков подчёркивал необходимость дисциплины и ритмичности в работе оборонной промышленности, проводя параллели с военными годами, как будто главная цель социализма заключалась в максимальном производстве вооружения. Он не питал особой любви к Хрущёву: «Брежнев, когда тот был здоров, был не хуже Хрущёва и ничуть не менее энергичен, чем Сталин». Вместе с тем у Новикова имелись личные воспоминания о репрессиях, и он полагал, что подручные Сталина виновны в них даже больше него самого [385] . Это должно было настраивать его критически по отношению к старой гвардии — Молотову, Маленкову и Кагановичу, в 1957 г. В любом случае он последовал за своим патроном Козловым, который поддержал Хрущёва во время кризиса, связанного со свержением антипартийной группы. Новиков, безусловно, критически относился к Хрущёву в последний период его правления, и, как нам известно, был уволен Хрущёвым в 1962 г. Он знал планы заговорщиков в 1964 г. и готовил тексты критических выступлений против Хрущёва на октябрьском пленуме для себя и своего шефа Д.Ф. Устинова.
384
Интервью Н.И. Журина. SEP.
385
Интервью В.И. Новикова. 1992. SEP.
Хотя Егорычев не входил в состав ЦК в 1957 г., он, очевидно, был согласен с Хрущёвым в его сопротивлении антипартийной группе: «Они пытались вернуться к сталинским временам и методам, они не имели права сместить Хрущёва, поскольку его назначали не они, а Пленум ЦК КПСС» [386] . Будучи в 1957 г. первым секретарём Бауманского райкома партии, Егорычев, возможно, следовал за Екатериной Фурцевой, занимавшей в то время пост первого секретаря Московского горкома и поддерживавшей Хрущёва. Несмотря на это Егорычев приветствовал снятие Хрущёва в
октябре 1964 г. и был готов выступить на пленуме против него. Для Егорычева поддержка Хрущёва в 1957 г. и его отвержение в 1964 г. являлись последовательной позицией. Он полагал, что именно Хрущёв отступил от принципов XX и XXII съездов, поскольку оказался неспособен избавиться от сталинского наследства. Егорычев, по его словам, оказался среди тех, кто старался укрепить решимость Брежнева в критический момент. «Мы искренне верили, — вспоминал он в 1989 г., — в честность Брежнева и близких к нему людей. Теперь я понимаю, как мы были тогда наивны…» [387]386
«Направлен послом…». С. 7.
387
Там же. На самом деле Егорычев занимал достаточно консервативные позиции по многим вопросам в ранние годы правления Брежнева.
Объясняя события Хрущёвского периода, не следует недооценивать личные достижения и провалы первого секретаря. Советологи во многом правы, когда они в своих исследованиях традиционно уделяют повышенное внимание конфликтам внутри золотого треугольника в высшем руководстве страны, вершинами которого являлись Президиум ЦК, его Секретариат и руководство Совета министров. Что касается самого ЦК, то нет сомнений, что его коллективная власть, проявлявшаяся на пленумах, была намного меньше того уровня, что был предусмотрен Уставом партии. Центральный Комитет не действовал в качестве партийного парламента. На пленумах ЦК не было существенных расхождений при голосовании, и, судя по опубликованным материалам пленумов, там не происходило открытых дебатов ни по каким вопросам, помимо проблем руководства. Июньский 1957 г. и октябрьский 1964 г. пленумы представляли собой исключительные случаи, но даже в 1957 г. никто из их участников не попытался защищать Маленкова и его группу точно также, как в 1964 г. ни один человек не выступил в поддержку Хрущёва. Напротив, кажется, можно привести всего один пример не единодушного голосования на пленумах, когда Молотов отказался поддержать собственное изгнание из ЦК в 1957 г. Как институт, Центральный Комитет представлял собой апелляционный суд для Политбюро, но это был суд последней инстанции.
В то же время, как отметил Грэм Джилл, институциализация являлась той особенностью описываемого времени, которую легко упустить из виду [388] , и пленум Центрального Комитета следует рассматривать как один из институтов развивающейся системы правления. Можно продвинуться вперёд ещё на один шаг и утверждать, что полное понимание того периода требует также изучения правящей элиты, члены которой входили в состав этого института. В 1950-х гг., после смерти Сталина и в начале правления Хрущёва, элита вновь обрела себя. Доказательства этого утверждения, приводимые Моше Левиным, представляются достаточно убедительными и вполне относящимися к теме настоящей книги, хотя объектом его исследования являются более широкие круги элиты, а не только представители ЦК. Он считал, что «…сталинизм был существенным препятствием, мешавшим превращению верхних слоёв бюрократии в правящий класс». Только после 1953 г. бюрократия стала несменяемой. Прибегая к историческим аналогиям, Левин доказал, что в 1953 г. Россия перешла от деспотизма к бюрократическому абсолютизму. По его мнению, то, что Горбачёв называл командно-административной системой, было наследием не столько сталинизма, сколько послесталинского периода. Бюрократия явилась не только могильщиком сталинизма, но и любого иного «изма» (по имени лидера, который попытался бы серьёзно покуситься на её всевластие) [389] .
388
Gill G. Khrushchev and Systemic Development. — P. 30 45.
389
Lewin M. Russia / USSR / Russia: The Drive and Drift of a Superstate. — N. Y., 1994. P. 73, 91, 182, 187, 202, 207. Возможно, Левин не учитывает то обстоятельство, что развитый сталинизм, то есть период развития страны с конца 1930-х до начала 1950-х гг., был скорее отклонением, нежели исходной точкой этого процесса. Консолидация власти в руках бюрократии после начала 1950-х и в течение 1960-х гг. фактически продолжила процесс, начавшийся в 1920-х гг., который Сталин постарался прервать. Используя принятую Левиным аналогию, можно утверждать, что Россия в 1930-х гг. двигалась от бюрократического абсолютизма через деспотизм, и главной целью чисток того времени являлось уничтожение явного и скрытого могущества многочисленной элиты. Во времена ежовщины элита была физически (причём кроваво) лишена несменяемого статуса, который обрела в 1920-х и начале 1930-х гг. Ещё одной поправкой является то, что восстановление несменяемости элиты следует относить скорее к 1940-м гг., нежели к началу 1950-х. Во всяком случае именно тогда обрели несменяемость сталинские назначенцы 1930-х гг.
Сходной точки зрения придерживается один из новых послесоветских историков, В.П. Наумов, хотя объектом его исследования являются секретари региональных партийных комитетов. Он считает, что «…местная партийная бюрократия стала самостоятельной силой… Она продемонстрировала, что является группой, объединённой общими интересами, обладающей вполне независимым положением и сохранившей своё значение и независимость даже после победы Хрущёва. Этой силой нельзя было пренебрегать. И когда Хрущёв попытался освободиться от своей зависимости от неё, подорвать её могущество, то эта конфронтация завершилась его поражением» [390] . Сам Хрущёв невольно в этом признался. Бурлацкий как-то в 1953 г. присутствовал на высоком совещании, на котором Маленков зачитал длинный перечень упрёков в бюрократизации власти. «Всё это, конечно, правда, Георгий Максимилианович, — выдавил, наконец, из себя Хрущёв после долгой паузы, последовавшей после окончания речи Маленкова, — но аппарат — наша опора». Слова Хрущёва были вознаграждены долгими и продолжительными аплодисментами массы представителей партийного аппарата [391] .
390
Наумов В.П. Борьба Н.С. Хрущёва… С. 28.
391
Бурлацкий Ф. Вожди и советники. С. 27–28.
Любая обобщённая оценка Никиты Сергеевича Хрущёва требует уделить внимание изучению элиты Центрального Комитета, чтобы лучше понять, чем ограничивались его власть и достижения. Окончание деспотического сталинского террора означало, что впервые с 1937–1938 гг. начался процесс активного взращивания элиты. Хрущёву было очень важно каждое полугодие (или чуть реже) представлять элите свою политику. Властные полномочия ЦК использовались для проведения изменений в руководстве партии в 1957 и 1964 г., хотя эти изменения были бы немыслимы без инициативы олигархов высшего уровня, состоявших в Президиуме ЦК. Равным образом ошибочно утверждать, что исключительно благодаря Хрущёву высшая элита обрела большую безопасность. Это явилось не только заслугой первого секретаря, но и результатом совместной работы всей элиты, так или иначе внёсшей свой вклад в решение этой задачи.
Кроме того, ещё одним признаком ограниченности власти Хрущёва стало сохранение в неприкосновенности существовавших властных структур. Какие бы реформы он не затевал в других ветвях Советской власти, систему формирования состава Центрального Комитета Хрущёв оставил практически в том виде, в котором она сложилась при Сталине в конце 1920-х – начале 1930-х гг. Он действительно поощрял частое перемещение с места на место первых секретарей региональных комитетов партии, министров и других обитателей властных кабинетов. Это было необходимо как для повышения эффективности, так и для усиления личной преданности её членов. Но Хрущёв не изменил принципиально систему должностных вакансий, лежавшую в основе формирования ЦК (как это предстояло сделать Горбачёву в 1990-х гг. и как частично изменил эту систему Сталин в 1920-х). Хрущёв также не привёл за собой во власть новую когорту чиновников. Сталин в конце 1930-х и Горбачёв 50 лет спустя произвели качественные изменения самой природы элиты Центрального Комитета путём сознательного удаления из неё людей старшего поколения и замены их новыми. Что касается Хрущёва, то, как позднее заметил один из российских обозревателей, при нём «…политическая элита по существу осталась прежней, в прежней парадигме. [Вот почему стало возможным так легко повернуть все эти процессы вспять. И уже совсем другое дело, что получилось потом]» [392] . Если говорить об элите, то хрущёвский период, вместо того чтобы стать временем разрушения прежней элиты, фактически законсервировал её в положении, равноудалённом от линий разлома (1937–1938 гг. и начала 1980-х) в середине эры второго поколения.
392
Волобуев О.В. Внутренние мотивы политических акций // XX съезд. Материалы конференции к 40-летию XX съезда КПСС / под ред. В.Т. Логинова. — М., 1996. С. 90–91. «Подобно тому, как Сталину была нужна собственная партия (вспомним уничтожение им ленинской гвардии, то есть поколения, сформировавшегося в совсем иной исторический период), так и Хрущёву требовалась собственная партия, очищенная от людей преданных Сталину и сталинизму…» Именно потому, что он не сумел создать такую «собственную партию», удалось столь легко повернуть вспять процесс хрущёвских реформ.