Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

415. «По-разному неслись мои года…»

По-разному неслись мои года. Я не пожалуюсь, что мог прожить иначе. И вечно жадный, жаждущий и зрячий, Я не боялся смерти никогда. Я помню смерть, глядевшую угрюмо На землю, что уходит из-под ног, Но в простоте я никогда не думал, Чтоб целый мир во мне погаснуть мог… 1936 ^{415}

416. Испания

И вдруг по залу глуховато Толпы дыханье пронеслось. Оно с жужжаньем аппарата В один и трудный вздох сошлось. Так от колесиков зубчатых Большая повернется ось, Так струны: запоет одна — Другая задрожит струна. Так свет изображенье строит — Далекий раскаленный день Прошел, но долго целлулоид Хранит живые свет и тень. Ряды бойцов и небо юга, Вот кто-то смотрит к нам сюда. Я, может быть, такого друга Не встречу больше никогда. Винтовку взял шутя и взвесил. Пусть поглядел он наугад, Но взгляд его упрям и весел! Мы здесь, товарищ! Все глядят. Мы сжали пальцы, ручки кресел У нас в руках, а не приклад. Так мысль идет мгновенным чудом На всех народов языки, И смотрят женщины оттуда, К плечам поднявши кулаки. Там день, здесь вечер темный, ранний, Там свет, но между нами нет Ни дней пути, ни расстояний, И все мы поняли привет. Бойцы нам свой пароль сказали. И дети закивали нам. Они глядят как будто в зале, А мы глядим как будто там. Свои вершины приближая, Идут вдали покатые холмы. Твои дороги, родина чужая, Как сказки детства, узнавали мы. «Испания!» — мы повторяем глухо, Мы узнаем, как имя произнесть, Чтоб оглянулась шедшая старуха, Чтобы друзья услышали: мы здесь! Мы здесь глядим, мы знаем все кругом. Как мы глядим! В экран ворваться можем, Как будто кинемся к прохожим, Детей их на руки возьмем. Я узнаю дороги жесткий камень И матерей усталые глаза. Покачивая серыми вьюками, Проходит мул — и трудно дышит зал. Как мы глядим! Мы здесь. Мы узнаем Обломки баррикад, пустые окна зданий. Они живут в дыхании моем И в горькой тишине воспоминаний. Мы узнаем. Мы знаем всё вокруг: Шипенье пуль и крик гортанный. О, если бы перешагнул я вдруг На серую траву экрана! Не подвиги, не воинская слава! И клятвы ни одной не произнесть! К чужой земле, к чужим горячим травам Прижаться грудью! Родина, ты здесь! О, если бы… Но это только чудо! О, если бы… Но это полотно! Комок земли хотя бы взять оттуда, Уж если мне там быть не суждено! Декабрь 1936 ^{416}

417. «На берегу желтели доски…»

На берегу желтели доски, И в ручейках краснела глина. Река легла светло и плоско, Кусты и небо опрокинув. Она текла и не журчала, В какую сторону — забыла. И синий катер у причала Одной чертою обводила. Корму очерчивая тонко, К бортам прижалась, как лекало. И только темная воронка Из-под руля вдруг выбегала. И мне казалось, что сегодня Так стройно этих струй движенье, Что если бы убрали сходни — Осталось бы их отраженье. 1937 ^{417}

418. Андрей Муравьев

Двенадцать тысяч муравьев Собрали зернышки плодов И много разноцветных игл — Музей готов. Торчала кочка, а под ней, У догнивающих корней, Сто комнат и двухсветный зал, И там видней — Черники синенький плакат, Суставы муравьиных лат, Коронки челюстей, рога Рядком лежат. И стопки крыльев расписных, И усики клопов лесных, И пряжа тонких паутин Лежат с весны. Мешочки желтых мертвых тлей, И в кубиках вишневый клей, И в колокольчиках пыльца Со всех полей. Но странный есть один предмет, Таких в музее больше нет: Громадный конус, тяжкий вес И странный цвет. Стоит он, круглый, без конца, Как бог, лишившийся лица, И, капли сохранивший вид, Кусок свинца. Здесь не узнают, как он тверд, Какою силой он протерт Сквозь пыль и ветер, ткань и кость И шум аорт. Как червь его безглазый грыз, И в прахе он катился вниз, И тонкий стебелек травы Над ним повис. Его катили через пыль За сотни муравьиных миль. И в поколеньях муравьев Забылась быль Микроскопических минут. Сто поколений проживут, А он, ужасный и простой, Всё тут. Геометрический предмет, Но для него масштабов нет, Как будто в этот мир внесен С других планет. 1938 ^{418}

419. «Мы захотим — поставим брашна…»

Мы захотим — поставим брашна, Друзей, товарищей зовем И выпьем так, что небу страшно, А не хотим — так и не пьем. Мы пляшем так, что стены стонут, И наша пляска всем видна; Народы целые потонут В потоках нашего вина. Мы запоем — весь мир нам тесен, По всей земле тогда гремит, А коль не слышно наших песен, То вся вселенная молчит. Грустили мы — земля страдала И тучи плакали над ней, Мать сыновей не узнавала И реки стали солоней. Считать — не сосчитаем раны, Но вспомним обо всех боях, И не могилы, а курганы Находим мы в своих степях. Май 1939 ^{419}

420. Ласточки в Кронштадте

На базе в амбразурах окон Есть много ласточкиных гнезд. Из глины птицы лепят кокон, — Он крепок, незаметен, прост. Висит он каменным карманом, Неинтересный птичий дом, Открытый ветру и туманам, Как будто шепчет: «Не уйдем. От века мы с природой спорим, Мы не жалеем о былом, Всё будем мы летать над морем, Воды не зацепив крылом. Пожар сраженья нас задушит, Людей внезапная беда, Нам гнезда легкие разрушат — Мы не исчезнем и тогда. Пусть будет жизнь — и труд, и горе, Мы гнезда вылепим опять, Покуда существует море, Здесь будут ласточки летать…» Я понял, что и в наше время Дает природа вещий знак, Что трудовое наше племя Не может уничтожить враг. Пускай вся жизнь мне будет горем, Я не сойду с родной земли. Всю жизнь мы боремся и спорим, Но вьются ласточки над морем И ходят наши корабли. 1940 ^{420}

421. «Границу мы представляем кривой…»

Границу мы представляем кривой, Окрашенной в красный цвет. Кроме того, стоит часовой, — А так ничего интересного нет. За ней синеет такой же лес, Так же стволы дубов черны. Но часовой потерял интерес К предметам чужой страны. Он будет смотреть от куста до куста, Но что ему этот вид! Будет ходить и, если устал, Винтовку к ноге. Стоит. Как будто бы и ничего не грозит — Всё тихо, застыло хоть на сто лет, Но четыре патрона вошли в магазин, Пятый сидит в стволе. Но если ночью шаги заскрипят, Ворохнется лист или наст — Уверенный выстрел тряхнет приклад, И эхо его отдаст. 1940? ^{421}

422. Устная картинка

Я не ропщу, что вновь пришла бессонница, — Во сне увидеть ничего не хочется. Не стану я подушку перекладывать, Курить впотьмах, вздыхать или ворочаться. Возьму тетрадку, что-нибудь придумаю, — Иных займет. Кому-нибудь приглянется. Со многими делю я одиночество И не боюсь теперь, что ночь протянется. Кому-нибудь и этим я понадоблюсь И помогу в минуту несчастливую. Не брезгайте, когда простой ремесленник Подарит вам работу кропотливую. Не прогоняй меня, мой друг неведомый, Не отвергай простого приношения. Ведь я и для тебя слова придумывал, И для тебя искал я утешения. Мой бедный друг в минуту несчастливую Увидит вдруг мою картинку устную — Простит меня за эту вещь несложную, Простит меня и за улыбку грустную. 30 января 1941 ^{422}

423. Тропинка гномов

Я нашел в лесу следы, Что кончались у воды. Были в том лесу канавы И проточные пруды. У воды желтел песок, Был кустарник невысок. Там нашел я отпечатки Маленьких проворных ног. По песку и по суглинку Кто-то вытоптал тропинку, Кто-то часто здесь ходил, Не задел за паутинку, Веточки не обломил. Кто-то вытянул травинку, Сплел зеленую корзинку И чернику собирал. Кто живет в лесу зеленом, Чья избушка там под кленом — До сих пор я не узнал. Между черными корнями Вижу маленькую дверь, Загороженную пнями, Чтоб не вполз лукавый зверь… 1941 ^{423}

424. «Мы недолго пробыли в Батуми…»

Мы недолго пробыли в Батуми. Я едва запомнил узкий берег, Черно-красный корпус парохода, Лодки темные, как рыбьи спины, Пристани с дрожащими мостками, Близко зеленеющие горы И деревья старого бульвара, Самого прекрасного на свете. В первый раз увидел я всё это, Но как будто вновь сюда вернулся, Узнавал, как будто прожил годы В домике с прохладными сенями. Так же вечерами у кофеен Слышался костяшек треск азартный, Стук подков на улицах мощеных, Окрики усатых водоносов, Плещущие гулкие удары И судейский жестяной свисточек На площадке за стеной акаций. Мы с тобой ходили всюду вместе, Вечно нам друг друга не хватало. Я ли в домино играть садился — Ты в мои заглядывала кости, Если ты записывать садилась — Я твои перебирал тетрадки. Ужинать ходили — занимали Самый дальний столик в ресторане. 1941 ^{424}

425. «Застыли, как при первой встрече…»

Застыли, как при первой встрече. Стоят и не отводят глаз. Вдруг две руки легли на плечи И обняли, как в первый раз. Всё было сказано когда-то. Что добавлять? Прощай, мой друг. И что надежней плеч солдата Для этих задрожавших рук? 1941 ^{425}