Союз Тигра и Дракона

— Не рановато ли? До дня духов ещё неделя.

— Рановато, — покладисто согласился Шэн, — но они здесь. Что-то случилось.

— Спроси-ка, что их сюда привело?

— Спрашивал уже. Говорят, недоброе творится…

— Только этого и не хватало…

На следующий день в тихом летнем покое Чанъани проступило нечто странное. На восточной окраине столицы, возле ворот Янсин[1], на городской стене неожиданно утром была обнаружена надпись, однако стражники постоянно дежурили рядом и ничего подозрительного не заметили. Понять надпись никто не мог: странные иероглифы ???[2] обнаруживали слишком много вариантов прочтения.

Однако общий смысл надписи никому, разумеется, не понравился.

Так как надпись всё же не была противоправным деянием и не содержала оскорбления правящей династии, о ней доложили в ямэнь и этим ограничились. Однако через два дня, неподалёку от пруда Цуйцзян, что располагался в саду Фужун, неожиданно обнаружили странное существо, похожее на покойника. Он не был опознан и тут же исчез. А вот на кладбище в квартале Личжен, всего в двух кварталах от Лотосового сада Фужун была найдена расхищенная и осквернённая гробница министра рода Вэй — Сыюна.

Род Вэй был знаменит в городе, его знатные представители были в родстве с императорской семьей. Некоторые из них были зятьями покойного императора, а женщины этого рода часто становились женами принцев. Правда, в последние годы род преследовали неудачи — во всех делах, в торговле и политике.

Расследование сразу приобрело статус закрытого, и было передано в Имперский судебный магистрат. Протокол осмотра гробницы Лао Женьцы, Ченю Сюаньженю и Ван Шэну вручили под личную роспись и клятву не разглашать услышанное и увиденное там.

Все трое принесли клятву, однако, так как Лао Женьцы в этот день был занят делом об исчезновении одной знатной горожанки, он устал и предложил им ознакомиться с материалами с завтрашнего утра на свежую голову. Сюаньжень и Шэн не возразили, но после ухода Лао Женьцы со службы Сюаньжень всё же из чистого любопытства сунул нос в протокол и тут же умчался в нужник. Растерянный Шэн проводил его взглядом, тоже заглянул в протокол, прочитал и замер в оторопи. Тем временем вернулся Сюаньжень, посетовавший, что от запаха этой бумаги его вывернуло наизнанку.

— Что это за запах? Такой забористой вони я ещё никогда не нюхал! И, как назло, слишком глубоко вдохнул. Где писали этот протокол? Если в гробнице, то что же там происходит?

Сюаньжень задумался. Для законодательства могилы были священны, что их осквернение почиталось ужасающим преступлением. Застигнутый за вскрытием могилы и снятием крышки с гроба, подлежал наказанию сотней ударов палкой. Если же он извлекал оттуда тело, ничто не спасало преступника от смерти через удушение. Продажа надгробий с заброшенных могил каралась тюремным заключением. Любого, кто повредил гроб, охотясь за крысами, лисами или дикими кошками, устроившими себе нору в могиле, ожидало восемьдесят ударов палками и двухлетняя ссылка. Если для того, чтобы выкурить лис из нор, был зажжен огонь, который уничтожил мёртвое тело, охотник наказывался сотней ударов и ссылался на три года.

Однако, несмотря на жестокость закона, гробокопатели, в просторечии называвшиеся горными псами, все равно нарушали покой мертвецов. Они грабили захоронения, а после перепродавали опустевшие могилы.

И в протоколе, доставленном в Имперский судебный магистрат, действительно содержалось описание разоренного погребения. Но это явно были не расхитители гробниц: восточное кладбище знати охранялось, да и похитители никогда не трогали самого погребенного, забирая только ценности из захоронения. Однако гробницу Вэя подлинно изувечили: разбили гроб, истоптали останки, залили их селитрой и подожгли, при этом не забрали ни одного из драгоценных сосудов, слитков серебра и курильниц из погребения, просто втоптав их в землю!

Сюаньжень поморщился.

— Ненависть вторгшегося в гробницу явно направлена на самого покойного.

— Но самого мертвеца уже давно нет среди живых! — Ван Шэн пожал плечами. — Непонятно. Думаю, нам придётся осмотреть всё самим. Хоть общий росчерк преступления кажется мне странным: странные детские причуды с иероглифами на стене и совсем недетская жестокость обращения с останками…

— А ты не мог бы сразу выйти на дух Вэя? Ведь сегодня канун дня духов.

Ван Шэн задумался.

— Сложно. Мне надо увидеть гробницу, и только тогда попробовать поговорить с ним. Можно сходить сейчас: завтра, при Лао Женьцы, это будет, пожалуй, неудобно.

Сюаньжень, не задумываясь, кивнул и встал.

— Пошли.

Ван Шэн тоже поднялся, про себя подивившись бесстрашию Сюаньженя. Похоже, его вообще ничего не пугало. В этом проступало что-то странное: то ли отвага бессмертного, уверенного, что с ним не может ничего случиться, то ли мужество бесстрашного, просто не понимающего и не видящего опасности. Впрочем, оказалось, что кое-чего Сюаньжень все-таки опасался.

— На всякий случай я захвачу пояс. Обмотаю им нос. Боюсь задохнуться в этой могиле: коли так протокол осмотра провонял, наверняка смрад там стоит жуткий… Не люблю такие крайности. Созерцать наполовину раскрывшиеся цветы и слегка захмелеть за чашей вина доставляет удовольствие. Но осыпающиеся цветы и разнузданное пьянство неприятны. Ко всему доведенному до крайности следует относиться с большой осторожностью. Тут же ощутима запредельная крайность…

Кладбище было обнесено четырьмя стенами. К гробницам знати первого и второго ранга вела извилистая, мощенная камнем дорога, по краям которой дорожки возвышались две каменные колонны, тонувшие в зелени пихт и кипарисов, а вдоль неё стояли гранитные скульптуры животных больше натуральной величины.

К гробнице Вэя вела кедровая аллея, вдоль которой стояли каменные фигуры. По обеим сторонам аллеи располагались окруженные деревьями гробницы поменьше с останками его потомков.

Возле гробницы находился просторный храм, над которым поднималась сводчатая крыша из желтой черепицы, опирающаяся на высокие красные колонны. Перед ней стоял жертвенник, а на гранитных колоннах, поддерживавших разукрашенную крышу, были начертаны молитвы, в которых содержалась просьба ускорить путь блуждающих душ в элизий. Рядом простирался пруд, окруженный кустами, служившими убежищем для храмовых цапель. Они считались священными. При храме, в «пагоде мертвых», постоянно находились два буддийских священнослужителя, в чьи обязанности входило чтение заупокойных молитв.

Эпитафия на могильном камне Вэя, датированная вторым годом эры Жэньшоу[3], изображала цилиня[4],который, по преданию, появляется при рождении мудреца, и содержала имя умершего Вэй Сыюна, указание, к какому поколению он принадлежал, даты рождения и смерти, титулы, имена сыновей и внуков.

Перечислялись и его добродетели

Ван Шэн прочитал вслух. «Император Вэнь-ди, получив повеление Небес, говорит: 'Слава царства в том, чтобы преумножать благосостояние и награждать достойных. Из всех достойных особо следует возвышать тех, кто помогал создать царство, потому что, видя эти поощрения, другие также будут склонны действовать на благо царства. Так делали и в древности, и в современности. И это справедливо. Ты, Вэй Сыюн, был полезен до крайности. Когда ты был генералом, твой нрав поистине был благородным, а сердце — верным. На службе ты был почтительным и исполнительным. Внезапно ты умер. Это горько опечалило меня, и я разрешаю воздавать твоей душе больше почета, чем обычно. Твоя душа не лишена сознания, так пусть она в полной мере насладится этим. Ты храбро сражался, многие годы охранял границу. Я приношу тебе жертвы, чтобы показать, как оплакиваю твою смерть. Процветай в потомстве, и пусть к нам вернутся твои сыновья».