Спираль

Он снова покосился на гроб. Рамазу уже не верилось, что этот черный, с лицом как из фарфора человек был академик Давид Георгадзе.

Вокруг с грустью вспоминали его имя. Никто не обнаруживал особой скорби, но все почтительно отзывались об усопшем, ни у кого не сорвалось с языка ни одного предосудительного слова.

У Рамаза даже поднялось настроение. Отведя взгляд от гроба, он снова принялся оглядывать всех вокруг в надежде отыскать сына академика. Никого похожего. Удрученный, он посмотрел на жену Георгадзе. И опять его смутило недавнее, такое неприятное и странное чувство. Наконец-то до него дошло, что отравляло душу. Это было естественное отвращение молодого человека к старухе, с которой он некогда делил постель и как безумный целовал ее грудь.

Классическую музыку сменяло грузинское хоровое пение, народную песнь — снова классическая музыка. А народ все шел и шел.

Без десяти пять прекратили доступ в вестибюль.

Рамаз обернулся туда, где столпилась похоронная комиссия. Он понимал, что сейчас появятся члены правительства, президент Академии наук и прочие должностные лица. И точно, первой на лестнице он заметил просвечивавшую сквозь редкие седые волосы лысину президента Академии. Именно этот человек являлся председателем комиссии по похоронам Давида Георгадзе. Затем он узнал среди приехавших на похороны московских профессоров — Сергея Орлова и Михаила Вайнштейна, остальные приезжие были незнакомы ему.

Все эти люди собрались на площадке у гроба. Президент Академии приблизился к микрофону, достал из кармана лист бумаги и махнул кому-то рукой.

Динамики моментально замолчали.

Президент откашлялся, не спеша начинать. Совершенно спокойный, он смотрел на гомонящую в вестибюле толпу и ждал, когда прекратятся движение и шепот. Наконец каждый отыскал себе место, откуда хорошо видны микрофон и стоящие на площадке люди, и в огромном помпезном вестибюле астрофизического института установилась тягостная тишина.

— Дорогие друзья! — хрипло начал президент. Недовольно покачав головой, он поднес к губам кулак, прокашлялся и повторил — Дорогие друзья!

Рамаз понял, что динамики вынесены и на улицу. Из огромных открытых окон уже не доносился гул стоящей на улице толпы.

Президент говорил медленно и четко. Его слова были такими же заурядными и трафаретными, как те, которые ныне покойный академик и сам произносил множество раз и множество раз слышал от других. Однако придраться было не к чему, он почти полностью перечислил научные заслуги Давида Георгадзе и отвел ему достойное место среди выдающихся сынов грузинского народа.

Президент объявил траурный митинг открытым и предоставил слово следующему оратору.

Во время короткой паузы сменился и почетный караул.

Неожиданно Коринтели затылком почувствовал чей-то буравящий взгляд. Он невольно оглянулся. В нескольких метрах от него стоял высокий чернявый и бровастый парень и, приоткрыв рот, упорно смотрел на него.

Мутный взгляд незнакомца наводил оторопь, и Рамаз поспешил отвернуться. Однако глаза незнакомца по-прежнему обжигали затылок. Рамаз резко обернулся. Бровастый парень все так же упорно смотрел на него. В открытом рту виднелись неровные, как запавшие клавиши, зубы.

Рамаз сразу отвернулся и посмотрел на площадку. Охваченный каким-то неприятным чувством, он не заметил, как у микрофона сменился оратор. Сейчас выступал заместитель академика по институту Отар Кахишвили. Бледный как полотно, он то и дело запинался, голос его дрожал.

«Отчего так побледнел этот вечно краснощекий человек, почему у пего дрожит голос? — попытался переключиться на другое Рамаз Коринтели, встревоженный мутным взглядом незнакомца. — Неужели от горя? Не думаю. Записной демагог, он всегда считал себя незаурядным оратором, и кончина директора не заставила бы его голос так вибрировать, тем более что скорбь, вызванная смертью академика, в данном случае исключается полностью. Итак, почему он волнуется? Почему набухли вены на висках? Экая загадка! Сегодня он впервые держит речь в качестве будущего директора исследовательского института астрофизики. От этой речи многое зависит. Где еще он найдет подобную аудиторию? Члены правительства, президент Академии наук, вице-президенты, множество прославленных ученых и исследователей!.. Неужели он сменит академика Георгадзе на этом посту?!» — Рамаз взглянул на своего второго зама, на секретаря институтского парткома, на заведующих отделами. Недовольно покачал головой. Он понимал, что институт, двадцать лет назад с огромными баталиями сколоченный Давидом Георгадзе, в дальнейшем окрепший и прославившийся во всем мире исследовательский центр, отныне покатится под откос и превратится в рядовое провинциальное научное учреждение.

Затылок снова обожгли два острых луча, пущенные из мутных черных глаз.

Рамаз сдерживал себя, чтобы не смотреть назад. Перед глазами и без того маячили долговязая фигура, черные волосы, густые брови и неприятно круглые глаза незнакомца.

«Где я видел эти глаза? — подумал вдруг Рамаз. — Видел же, действительно видел где-то!»

Заместителя академика сменил Сергей Орлов, Орлова — ученый из Армении.

Рамаз думал о незнакомце, почти не слыша выступающих, но временами по задевшим внимание фразам понимал, что все как один плывут по трафаретному течению.

«А не показалось ли мне?»— невольно усомнился он и повернул голову назад. Взгляд черноволосого верзилы ударил его, как камень, пущенный из пращи.

На этот раз Рамазу удалось сохранить внешнее спокойствие. Как ни в чем не бывало он перевел взгляд на других, осмотрел около двадцати человек и лениво отвернулся.

«Кто он, что ему нужно от меня?

Может быть, ему нужен настоящий Рамаз Коринтели?»

На сердце лег пласт льда. Поначалу тонкий, он становился все толще и плотнее.

Рамаз даже не услышал, как закончился митинг.

Не заметил, как рядом с ним очутился Зураб Торадзе.

Когда тот положил ему на плечо руку, он дернулся, словно от удара током. Ему показалось, что это незнакомец дотянулся до него неестественно выросшей рукой, непропорционально длинной по сравнению со всей фигурой.

— Выйдем! — тихо, почти шепотом бросил врач.

Только сейчас дошло до Коринтели, что из динамиков черным туманом плывет траурный марш Шопена. Он молча подчинился Торадзе, и через три минуты они выбрались на улицу.

— Пошли сядем в машину. За процессией не потащимся. Для чего нам мучиться? Поедем на кладбище другой дорогой.

— Пусть сначала вынесут. А потом поедем, как вам угодно.

Зураб Торадзе кивком головы согласился с ним и тут же, расплывшись в улыбке, поздоровался с кем-то.

Ровно в пять гроб вынесли из института. Когда сходили по ступенькам портала, голова академика несколько раз качнулась.

Рамаза передернуло. Оставив главного врача, он протиснулся ближе к гробу.

«Неужели это почерневшее, как передержанный в огне фарфор, чучело когда-то было академиком Давидом Георгадзе?»

Сам не зная как, он придвинулся к гробу и сменил какого-то молодого человека.

Он не мог и предположить, что истощенное тело академика окажется таким тяжелым. Через несколько шагов он понял, что с его стальными мускулами смешно говорить о тяжести гроба. Десница Рамаза Коринтели удержит не только край гроба, но и весь сумрачный небесный свод. Он чувствовав, что в глазах у него темнеет. Потом ходуном заходила грудь. Сердце от перегрузки гудело, словно перегревшийся мотор, и казалось, вот-вот разорвется.