Спираль
Шрифт:
В половине четвертого небо нахмурилось, и пошел дождь. Поначалу мелкий, он вдруг хлынул потоком. Ворвался через открытое окно в комнату, но Рамаз не встал, не закрыл окно. Он надеялся, что хоть теперь станет прохладнее. Но в комнате не убывала жара, словно сплошная стена дождя не пускала ее наружу.
Рамаз взглянул на часы. Десять минут пятого.
На машине до дома академика от силы двадцать минут езды.
«До тех пор наверняка прекратится, — подумал Рамаз, — а не прекратится, тем лучше!»
Половина пятого. Лило все так же. Застойная духота стремилась вырваться
Рамаз решил облачиться в костюм, зная, какое значение придает одежде досточтимая Ана.
Бросив последний взгляд в зеркало, он пригладил волосы и подошел к книжному шкафу. Достал спрятанную за книгами деревянную шкатулку, поставил ее на стол. После минутного размышления решительно открыл ее, из двух заклеенных конвертов выбрал один, положил его во внутренний карман пиджака. Закрыл шкатулку, поместил ее за книгами на старое место, глубоко вздохнул и вышел из дому.
Спустившись вниз, необычайно удивился. Дождь уже кончился. Из разрывов туч водопадом лились солнечные лучи. Дождь как будто специально до хрустального блеска промыл задымленный городской воздух.
Подъехав к дому академика, Рамаз то ли не решился, то ли не пожелал оставлять там машину. Снова завел мотор и остановился у крайнего подъезда соседнего здания.
Волнение охватило его сразу, как он вступил в знакомый подъезд.
Все здесь было таким, каким он его помнил, и тем не менее показалось иным, холодным и незнакомым.
Рамаз подошел к лифту, нажал кнопку, но передумал и, не дожидаясь, пока тот придет, неторопливо ступил на лестницу. Академик Давид Георгадзе почти никогда не поднимался на лифте. «Я и без того битый день просиживаю в кабинете, моя зарядка — на четвертый этаж пешком», — говаривал он. Лифтом он пользовался только тогда, когда валился с ног от усталости.
Перед квартирой академика Рамаз надолго остановился. Переждал, пока подкатившее к горлу сердце опустилось на свое место. Множество раз прочитал два выгравированных на металлической пластинке слова — «Давид Георгадзе».
Наконец собрался с духом и нажал кнопку. От неприятного звонка, отчетливо донесшегося из-за двери, он вздрогнул и отрезвел. В ожидании, когда ему откроют, одернул пиджак, пригладил волосы и проверил в кармане конверт.
Не успел звонок смолкнуть, раздалось шарканье шагов. Рамаз понял, что вдова с нетерпением ждала его.
Забренчала цепочка, и дверь открылась.
Рамаз вздрогнул, не в силах сделать шаг. Он даже забыл поздороваться. «Что привело меня сюда?» — спросил он вдруг самого себя. Безумное желание повернуться и убежать охватило его, но ноги как будто отказывались служить.
Вдову академика поразило пепельно-бледное лицо гостя, его трясущийся подбородок и лихорадочно блестящие глаза. «Может быть, мой убитый вид так подействовал на него?» — подумала он и попыталась изобразить нечто вроде печальной улыбки.
— Вы корреспондент?
— Да! — как будто именно это слово стояло в горле, мешая Рамазу дышать. Стоило ему вылететь, и легкие ощутили живительную силу кислорода.
— Пожалуйте!
Рамаз вошел в холл и остановился,
не зная, куда идти, в гостиную или в кабинет.Вдова академика заперла дверь и проводила гостя в кабинет.
На первый взгляд в квартире Давида Георгадзе все оставалось по-старому. Только в кабинете над письменным столом висел увеличенный портрет академика. Именно тот, который нравился ему самому и живописную копию которого он впервые увидел в институтском вестибюле в день похорон Давида Георгадзе.
— Садитесь! — указала Ана на зеленое кресло, стоящее в углу. Сама опустилась в точно такое же по другую сторону финского столика. Давид Георгадзе не курил. За исключением редких праздничных сборищ здесь даже гостям не разрешалось курить, но маленький стол неизменно украшала внушительная, абстрактной формы пепельница цветного стекла.
— Вы из какой газеты? — поинтересовалась хозяйка.
— Из Агентства новостей! — ответил Рамаз, вспомнив вдруг ту светловолосую журналистку со штампованными мозгами, которая некогда брала интервью у академика Давида Георгадзе. — Наши материалы для грузинской и союзной прессы публикуют различные газеты.
Рамаз улыбнулся в душе. Он понял, что его сознание ассоциативно воспроизвело тогдашнее интервью. Волнение как будто прошло. Вместо него тяжелая печаль сдавила сердце. Рамазу уже не терпелось поскорее закончить дело. Непроизвольно он снова потрогал тщательно запечатанный конверт.
— Вам не затруднительно писать по вопросам науки?
— Видимо, нет, иначе меня не направили бы сюда.
— Вы журналист или закончили что-то по технической части?
— Нет, к сожалению, нет. Я журналист, но часто пишу о научных проблемах.
— Интересно.
Рамаз не понял, что интересного нашла в его ответах вдова академика и почему, но вместе с тем он остался доволен, что она не спросила его имя и фамилию.
Предваряя такой вопрос, он невольно решил на всякий случай назваться чужим именем. С быстротой молнии он выбрал его — Гоги Миндели.
— Что вы должны, что собираетесь писать о моем супруге?
Неприятное чувство усилилось еще больше.
— Откровенно говоря, мне пока не совсем ясна и полностью не обдумана структура статьи. Сначала мне бы хотелось основательно ознакомиться с некоторыми эпизодами из жизни уважаемого академика, которые неизвестны широкой публике, но сами по себе интересны и немаловажны. Затем я собираюсь обогатить его огромное научное наследие личными качествами и в совокупности нарисовать научно-гражданский, психологический портрет ученого и общественного деятеля.
— Чем я могу помочь вам?
— Разрешите осмотреть вашу квартиру. Для меня каждая мелочь имеет значение.
— С большим удовольствием!
— Тогда начнем с кабинета. Я хочу все запечатлеть в памяти. Представьте себе, что даже самые незначительные с первого взгляда детали имеют значение для создания психологического портрета ученого — какие и по какому принципу подобраны на полках книги, какая литература в данный момент находится непосредственно на письменном столе. До каких книг можно дотянуться, не вставая из-за стола.