Спираль

— Дальше?

— Ты еще не понял, что нам делать дальше?

— Понял. Я сам вижу, что по-другому нам не выкрутиться.

— Лия — необходимое звено нашей операции, к тому же самое ненадежное. Выход один. Обворожительная Лия должна познакомиться с моим темпераментом. Разве дочка такого отца и супруга, мужественного из мужественных, предаст огласке свои любовные похождения?

— Какая есть гарантия, что приберешь ее к рукам?

— Надо попробовать. Во всяком случае, нам необходимо сблизиться с ней, чтобы познакомиться со старым физиком. Однако я не теряю надежды, что уважаемая Лия не отвергнет жестоко любовь молодого человека. Понятно тебе?

— Понятно.

— Тогда будем считать наш сегодняшний разговор основой операции. Детали, видимо, уточним в Москве. Сейчас набросаю текст визитной карточки. У тебя, кажется, есть человек в типографии, отнесешь ему, пусть срочно изготовит… А впрочем, к черту! Никакой не француз и никакой не англичанин! Мне будет трудно играть роль иностранца целые семь дней. Один неверный шаг, и все полетит к чертовой матери. Поэтому в Москве я буду… хотя бы Нодаром Барамидзе! Завтра вечером вылетай в столицу и забронируй мне номер в «Интерконтинентале». Вы представляете, уважаемый Сосо, как звучит для молодой дамы слово «Интерконтиненталь»! — Рамаз взял полный стакан боржома и жадно выпил его.

* * *

— Позвольте поздравить вас, молодой человек! — Академик Владимир Матвеев похлопал Рамаза по плечу. — За ваше дипломное исследование научный совет единодушно присвоил вам звание кандидата физико-математических наук.

— Благодарю вас, Владимир Герасимович!

— Но главное не это! Я воодушевлен вашим вторым замечательным исследованием. Пятый тип радиоактивности, открытый вами, за две недели станет известен всему миру.

— Я счастлив слышать от вас такую оценку, Владимир Герасимович!

Матвеев еще раз потрепал Коринтели по плечу, затем неторопливым, вернее, нетвердым шагом выдохшегося человека подошел к креслу и отдуваясь опустился в него.

«Как он сдал за эти три года!» — с сожалением подумал Рамаз.

Большая дружба связывала Давида Георгадзе с академиком Владимиром Герасимовичем Матвеевым. Особенно московский коллега помог грузинскому ученому, когда по инициативе Георгадзе в Тбилиси создавали исследовательский институт астрофизики. Сначала Матвеев оказывал помощь аппаратурой и научно-техническими консультациями, затем взял к себе семерых молодых физиков из Тбилиси для прохождения соответствующей практики. В дальнейшем они вдвоем разработали множество совместных тем, провели несколько симпозиумов и встреч. Обмен командировками и мыслями превратился в обыкновение.

Владимир Герасимович Матвеев с виду походил скорее на бывшего баскетболиста, нежели на всемирно известного астрофизика. До двух метров ему не хватало десяти сантиметров. Бородка «буланже» и очки очень шли ему. Как-то, находясь в больнице, он сбрил бороду, и ни домашние, ни сотрудники не могли его узнать. Золотистая «буланже» настолько органично выглядела на его лице, что казалось, он вышел с ней из материнской утробы. Поэтому всем, видавшим его детские фотографии, казалось удивительным отсутствие у него в детстве привычной бородки.

— Послезавтра в двенадцать часов я вынесу ваш вопрос на научном совете института. До той поры дам прочитать вашу работу двум профессорам и подготовлю их к выступлению. Заранее хочу поздравить вас и объявить, что послезавтра после двенадцати вы, двадцатичетырехлетпий юноша, официально встанете в один ряд с избранными, знаменитыми советскими учеными!

Владимир Герасимович подавил волнение, поднялся и заходил по комнате.

— Мне много раз доводилось встречаться с талантливыми людьми. Встреча с талантом — счастье. К сожалению, человеку не часто выпадает подобное счастье. Истинных дарований мало, крайне мало. Сейчас много образованных, интеллигентных ученых, несравненно больше, чем было двадцать или даже десять лет назад. Знают языки, играют на музыкальных инструментах, обладают изысканными манерами, одним словом, очень хороши как интеллектуалы, но, к несчастью, очень плохи как теоретики и экспериментаторы! Есть и другая категория: вышедшие из деревень провинциалы, рвущиеся прошибить лбом любые стены и во что бы то ни стало занять место среди ученых. И прошибают-таки! Армия их довольно велика, и, к прискорбию, общий уровень наших ученых, как это ни покажется парадоксальным, сегодня более провинциален, чем был сорок или тридцать лет тому назад. Сегодня, когда сужаются специализации и возникает столько новых областей науки, общий уровень, видимо, понизится больше прежнего.

Лицо академика омрачилось. Какое-то время он молча и задумчиво прохаживался по кабинету, затем махнул рукой, подошел к креслу и тяжело опустился в него.

«Как он сдал!» — снова подумал Рамаз.

— Да, не часто выпадает счастье встретить истинный талант. О большом таланте и говорить не приходится. Может пройти вся жизнь, и ни разу не ощутишь радости от встречи с большим, ярким талантом. Мне повезло, молодой человек, определенно повезло. Вы — большой, яркий талант. Во-первых, потому, что вам двадцать четыре года. Вундеркиндство исключено. Вместе с тем, вашего дипломного исследования, тем более — открытия пятого типа радиоактивности, вполне достаточно, чтобы стать известным ученым. Но я чувствую, что у вас все еще впереди. Знайте, пока я жив, двери моего института открыты перед вами. Мы создадим вам все условия для настоящей научной работы. Прекрасно, что вы в совершенстве знаете языки. Вам уже не придется терять время на их изучение. Семья у вас есть?

— Пока нет.

— Худо! — с сожалением покачал головой Матвеев. — Чем скорее вы женитесь, тем лучше. Вы человек, полный энергии и темперамента. Когда я впервые увидел вас, я подумал, что вы чемпион по каратэ. По всей вероятности, из-за своего юношеского темперамента вы много времени тратите впустую. Ничего не поделаешь, молодость! Поэтому нужно создавать семью. Семья на несколько часов в день увеличит бюджет времени для вашей научной работы. Вы знали академика Георгадзе? — вдруг переменил тему разговора Матвеев.

— Очень хорошо.

— Да, совсем запамятовал, вы же работали с ним в одном институте.

— Нет, с ним я никогда не работал. В тбилисский институт астрофизики меня приняли лаборантом после смерти академика. С академиком Георгадзе я познакомился в больнице. Я хорошо знал его труды. Он был поражен моими знаниями. В то время я был студентом третьего курса заочного факультета.

— Насколько я знаю, Георгадзе разрабатывал аналогичную проблему. Он как-то говорил мне, что нащупал новый тип радиоактивности. Это было давно, если не ошибаюсь, года четыре или пять тому назад.

— Вы правы. Огромная научная интуиция академика предугадала наличие нового типа радиоактивности, но он направил работу по ошибочному пути. Он не предположил, что возможен такой распад ядра, когда из него вылетают не только протоны, как думали ученые раньше, но и пары частиц — протоны и нейтроны. Анализ атомного ядра убедительно показал нам, что в действительности существуют изотопы сотен элементов, обладающие двухпротонной радиоактивностью. Придя к такому выводу, я понял, что ключ к проблеме в моих руках; если бы академик Георгадзе представил двухпротонную радиоактивность, он бы раньше меня установил новый тип ее. Ядра атомов элементов, обладающие двухпротонной радиоактивностью, живут довольно долго. Я предположил и не ошибся, что гораздо легче выбить из этих ядер несколько протонов, чем отделить их друг от друга.

— Допускаю, что идея существования двухпротонной радиоактивности родилась у вас самостоятельно, но четверть века назад предполагали ее наличие.

— Возможно, не спорю. Но правильная идея была забыта по совершенно объективной причине: ни у нас, ни за рубежом двухпротонное расщепление ядра не удалось.

— Ясно! Еще раз искренне поздравляю вас с огромной победой!

— Приношу вам сердечную благодарность. Я не ожидал подобного внимания. Я до смерти ваш должник.

«До смерти!» — повторил про себя Матвеев и сказал: