Ставрос. Падение Константинополя

Остаюсь вам навечно предан”.

Феодора попросила у мужа разрешения на отъезд в тот же день; и Фома согласился. Наказал ей быть осторожной – но уже не так трепетал за жену, как прежде, когда она не упражняла свою силу.

Она собиралась целый день, а вечером муж был особенно ласков с ней и нежно простился – а Феодора потом думала с досадой, что он нарушил свое слово. Они же договорились не заводить пока других детей!

На другое утро она уехала, когда мужа не было: и радовалась, что не пришлось с ним прощаться. Кажется, они немало устали друг от друга.

А на пути в имение ее вдруг посетила безумная мысль – которую она тотчас осуществила, как уже не одну свою безумную мысль. На развилке, где по сторонам дороги стояли межевые амфоры, Феодора приказала поворачивать – в имение Калокиров! А вдруг Феофано там?..

Она жаждала ее, иссохла душой без нее: и могла быть правдивой с Феофано в том, в чем лгала Фоме; как и наоборот! Быть может, императрица тоже?

Феофано оказалась в имении, дома – и открыла ей сама.

Две женщины замерли друг напротив друга, жадно всматриваясь, - наконец Феофано улыбнулась и простерла руки.

– Я так и чувствовала! Заходи!

Феодора вошла и сразу же бросилась ей на шею. Феофано крепко прижала подругу к себе и закружила, оторвав от земли.

– Как я соскучилась!

– Я тоже, - пробормотала гостья.

Она улыбалась, озираясь: гостиная была почти такой, какой она запомнила ее, - но больше не холодной, не пустой. Феофано своим касанием могла согреть и вдохнуть душу в сколь угодно мертвые вещи, не то что в живую женщину, которая ее любила!

Потом Феодора обернулась к кормилице.

– Магдалина, давай сюда детей.

Феофано хлопнула в ладоши и сдержанно восхитилась детьми – но ощупала и обласкала каждого жадными материнскими глазами.

– Ты их купала в море? Прекрасно! Они просто цветы, как два анемона!

Варда и Анастасию устроили в одной из комнат наверху – Феодора не знала, была ли это детская, и, конечно, спросить не смела. Феофано помрачнела немного, заботясь о чужих детях, но вернувшись к подруге, повеселела опять.

– Голодная? Мыться будешь сейчас или позже?

– Давай сейчас, - сказала Феодора.

У нее уже нестерпимо чесалось все тело – воды для мытья в пути было раздобыть так трудно, как будто она ехала через пустыню.

Когда она помылась, поела и проведала детей, хозяйка отвела ее в спальню: в собственную, конечно! Феодора глубоко вздохнула, ощущая, как наполняется желанием: часть ее осуждала себя самое, зато другая стремилась навстречу Феофано без оглядки и стыда…

В комнате зажгли единственную лампу. Феодора села около нее – и через несколько мгновений вошла хозяйка, одетая в белое, с распущенными волосами: она несла кувшин вина и кубки, а еще благовония в медной чашке, которые, как древняя жрица, подбросила в курильницы, дымившиеся в углу. Сразу запахло сильно, головокружительно.

– Я люблю делать это по-разному, - сказала императрица.

Феофано склонилась над гостьей и положила ей руки на плечи.

– Я не спрашиваю твоего согласия, - прошептала она: от Феофано веяло свежестью умывания, волосы и грудь были надушены. – Ты теперь моя.

Она поднесла к ее губам кубок вина, и когда Феодора выпила, выпила следом. Потом Феофано поцеловала ее в губы – медленно и нежно.

Потом взяла подругу под руку и, отведя к кровати, усадила. Сама села напротив – и, расстегнув одежду на Феодоре, обнажилась и сама.

Феофано улыбалась, любуясь ею.

– Плавание тебе на пользу, - прошептала она. – Здесь и здесь… сильные мышцы.

Она касалась ее живота, бедер, плеч.

– Ты тоже очень сильная, - восхищенно сказала Феодора. Она робко погладила горячее тело Феофано, потом опустила руку.

– Ты увидишь, что я неутомима, - пообещала императрица с лукавым блеском в глазах; потом быстро и ловко уложила ее. Придвинулась ближе и положила ей руку на живот.

– Можешь молчать… я пойму, чего ты хочешь, - пообещала любовница. Она улыбнулась и склонилась над нею: подведенные черным глаза были огромными и мерцали.

– А теперь начнем урок любви, - прошептала императрица.

Потом Феофано легла рядом с ней, небрежно набросив на них обеих покрывало; о себе она, казалось, даже не вспомнила. Феодора повернулась и посмотрела подруге в лицо. Она улыбалась, как и Феофано.

– Я ни на миг не почувствовала, что это измена, - тихо сказала московитка. – Знаешь ли… если бы я провела ночь с другой женщиной, я почувствовала бы себя неверной мужу… а с тобою – нет.

– За ночь с другой женщиной я бы тебя убила, - сказала Феофано.

Она слегка улыбалась – гордая, удовлетворенная – но была очень серьезна.

Феодора закрыла глаза и нащупала руку любовницы: та пожала ее.

– У нас троих теперь одна душа, - прошептала московитка. – Как говорили, что одна душа была у первых христиан, и все у них было общее…

Феофано засмеялась.

– Прекрасный богослов! А ведь ты права, - вдруг серьезно сказала она. – Союзов душ бесчисленное множество, и видов любви столько, сколько людей.

– Сказано – возлюби ближнего как самого себя, - прошептала Феодора. – Но как я могу любить ближнего как себя, ведь он не я! Я не могу любить Феофано так, как люблю себя… или Фому!

– Все души разные. И любовь у нас, греков, всегда начинается с души, - согласилась императрица. – И союзы женщин, как и союзы мужчин, - это прежде всего слияние душ, которые вместе созидают разные миры: мы с тобою сейчас в мире, который создали только для себя. Здесь нет места твоему мужу… или поклоннику, - лукаво прибавила она. – Потому что это наша любовь и наша женская сила.

Феофано перевернулась на спину и вздохнула, потянувшись.

– Логика… вот чему греки научили весь мир, - прошептала она. – Мужчины научили нас, женщин, логике, и это правильно: но упражняться в рассуждениях мы должны между собой, потому что спорить и учить друг друга должны равные. И любить, - продолжала она, улыбаясь. – Мужчины думают, что женщина должна отдаваться, и это правильно: но та женщина, которая только отдается, только принимает, теряет себя и превращается в бездну, куда мужчины падают и ломают себе кости… Женщина должна уметь брать - а мужчина, лежащий на женщине, должен чувствовать твердую опору, а не трясину.

– Будь я мужчиной, я слушала бы тебя часами, - прошептала Феодора.

Феофано засмеялась.

– Вот уж едва ли! И много ты знаешь мужчин, которые, лежа в постели со мной, стали бы философствовать?

Феодора фыркнула.

– А разве для этого обязательно лежать в постели?

Феофано потрепала ее по плечу.

– Тело и дух всегда должны быть в согласии. У одетого человека другая философия, нежели у раздетого.

Обе фыркнули и звонко расхохотались.

Потом Феодора серьезно сказала: