Ставрос. Падение Константинополя

– Если и этот рехнется, что делать будем? – пробормотал евнух. – А если государь его в измене уличит и от себя уберет? Тогда нам всем конец! Католики с потрохами сожрут!..

Он встряхнулся и быстро пошел к покоям императора. Только там он и узнает наиважнейшее; и другого места ему нет.

Леонард Флатанелос с трудом погасил ярость, от которой в глазах было красно; теперь он понимал безумие, охватывавшее Ахилла, Геракла, Медею-детоубийцу. Даже на море, в жестоком бою, с ним такого не бывало. Предательство брата – как раскаленное железо, которым прижигают сердце.

– Он у меня попробует раскаленного железа, если это вправду он, - пробормотал комес.

Потом он остановился и, схватившись за голову, заставил себя замереть на несколько минут, чтобы обрести ясность мышления. Это очень нужно сейчас, особенно если в руках у василевса Никифор!

Комес взялся за похолодевший лоб. Он быстро перебирал в голове все, что Никифор способен выдать императору, спасая свою жизнь, - хотя едва ли тот может ждать пощады после своих деяний. Но такие люди, как Никифор, перед лицом смерти бывают жалки. Он не посчитается ни с чем, лишь бы удержать призрак спасенья!

В юности комес тоже натворил много такого, о чем сейчас приходилось жалеть, – можно даже сказать, что Леонард был таким же молодым пиратом, каким Никифор сделался теперь; Леонард помнил, как мальчик восторгался им, старшим, и мечтал на него походить. Работорговлей занимались они оба – впрочем, этим занятием не гнушались многие из византийской знати.

Потом Никифор сделался военачальником Иоанна – потому, что старому василевсу было не разбирать, под чью защиту заступать. И в мореходстве и морской торговле Иоанн понимал еще меньше Константина.

Константин прекрасный правитель и воин, но он привык сражаться и вершить дела на суше. И не слышал, как его комес добывал себе славу в молодые годы, - если же услышит, может от горячности счесть его предателем и казнить или сослать; хотя Палеологам ли не знать, на чем стоит и стояла Византия? Каждое государство строится на крови, а империя – на великой крови!

– Слава богу, что я не женат, - пробормотал Леонард Флатанелос.

Ему представилось прекрасное и умное лицо московитки, которую он любил, - как не любил до сих пор ни одну женщину!

Леонарду казалось, что если бы это чудесное, сильное и благородное, создание принадлежало ему, вместе с нею он мог бы покорить весь мир – чтобы потом подарить его ей. Разве мало у него храбрости, и разве не достойна она такого дара? Леонарда сокрушало, что Феодора – жена человека, который не стоит ее; и уже родила ему детей.

Если же Никифор распустит язык, он может подвести под топор или меч Феодору, ее мужа и Феофано, соблазнившую Никифора: женщину, с которой все началось.

Но даже Феофано куда более достойна жить, чем ее любовник. Она всегда делала все для Византии и жила Византией, этим прекрасным призрачным Римом, маяком, манившим к себе бесчисленное множество людей: людей, своей великой общей любовью творивших эту великую священную мечту…

Тут Флатанелос встряхнулся и подумал, что ничего даже еще не выяснил. Он рассмеялся сам себе и, пригладив черные кудри, быстро пошел к императору. Подозревает Константин его или нет – в любом случае комесу придется предстать пред его очи как можно скорее.

К василевсу его не впустили.

– Не велено, - сказал эскувит, карауливший у дверей; когда побелевший комес шагнул вперед, в его грудь уперся меч. Эскувит с длинными волосами, рассыпавшимися по плечам, из-под низко сидящего шлема оглядывал его с ног до головы – так мрачно, точно вдруг выяснилось, что это Леонард, а не Никифор много лет продавал империю туркам и католикам…

– Но мне нужно видеть государя! – рявкнул комес, которому опять взор застила кровавая пелена.

– Божественный император приказал себя не беспокоить, - сказал стражник, глядя на него с омерзением. – И ты едва на ногах держишься, что станешь говорить! – прибавил он сквозь зубы: уверенный, что у прославленного комеса Флатанелоса ноги подкашиваются от страха.

– Погоди… ты пожалеешь, - пригрозил Леонард; но он сам понимал, что жалок в эту минуту. Стражник усмехнулся и отвернулся. Он даже не стал смотреть, как Леонард убирается вон; тот и в самом деле пошел прочь, но отошел недалеко. Завернул за угол и привалился к стене, тяжело дыша.

– Я буду ждать здесь – и пусть хоть здесь и режут, - пробормотал комес. Сел на пол и мутным взором обвел былое великолепие – мозаика на стене, изображавшая какого-то из василевсов с подъятым геракловым мечом и в доспехе, выкрошилась, а под ногами у изображенного блестела лужа. Сообразив, комес гадливо усмехнулся и подобрал ноги, хотя сидел далеко.

– Ну и свиньи, - сказал он.

Потом схватился за голову и так застыл.

Очнулся он, когда его грубо встряхнули за плечо.

– Эй, господин! Комес Флатанелос! – позвал его давешний стражник; Леонард вскочил, чуть не выхватив меч от оскорбления, но опомнился.

– Что? Зовут? – воскликнул он.

Эскувит кивнул и показал в сторону царских покоев. Когда Леонард тронулся с места, стражник пристроился сзади, чуть не тыкая его в спину мечом.

– Ну ты и попался, - сказал он сквозь зубы, когда они оказались у самых дверей. Комес быстро обернулся; стражник отступил под его взглядом, хотя за оружие Леонард не брался.

– Заткни рот, - негромко велел бледный и страшный герой; потом шагнул мимо другого стражника в спальню василевса.

Константин поднялся из-за стола, за которым сидел неподвижно, спиной к комесу; его длинное пурпурное одеяние распахнулось, и блеснула туника из золотого виссона*. Император теперь особенно заботился о том, чтобы выглядеть по-царски: это тоже казалось геройством посреди католической мерзости.

– Я схватил Никифора Флатанелоса, и он сделал много признаний… неожиданных, - сказал василевс; его голубые глаза, казалось, просвечивали комеса насквозь. Константин шагнул к Леонарду, и тот отступил. Константин заставил его отступать, пока комес не уперся спиной в стену.

– Вы и вправду пиратствовали с ним? – крикнул Константин страшно и неожиданно: его красивое лицо исказилось. – Вы, которому я верил как себе - которому доверил себя?..

Леонард низко опустил голову. Власть даже лучших из людей ослепляет и ограничивает им обзор, представляя мир таким, каким им желается его видеть: некоторым удается переделать мир по своему желанию, но потом тот мстит им, опрокидывая страшно и неожиданно…

– Мой император, - сказал Леонард. – Я не стану оправдываться!