Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Довольно часто Феодора была предоставлена сама себе – Феофано занималась тем, от чего никто не смел ее отвлекать; и уединялась со слугами, которые потом отъезжали с тайными поручениями. Порядочно времени хозяйка посвящала и хозяйству, и немало смогла посоветовать своей подопечной. Они даже ухаживали за ее садом вместе с садовником, бок о бок с ним стоя на коленях на грядках, нося лейки или подстригая деревья.
Феофано любила все, что она делала, - и все, что ей принадлежало!
А потом к женщинам приехал патрикий – как снег на голову: на непривычную
– Какая встреча, - сказал Фома Нотарас, ступая в гостиную и улыбаясь хозяйке и гостье, которые сидели там: улыбаясь неприятно, одними губами. – Я так и знал, не обнаружив моей жены дома, что это ты, Метаксия, украла ее!
Феофано встала и подошла к нему, спокойно улыбаясь.
– Я не крала твоей жены, - ответила она. – Госпожа Феодора сама приехала ко мне от тоски! Мы славно провели эти дни!
Патрикий сощурил серые глаза; сестра посмеивалась. Ах, как они понимали друг друга!
– А где мои дети? – наконец спросил он.
– Сейчас приведу, - вставая, сказала и Феодора.
Она быстро взбежала наверх.
Когда брат и сестра остались вдвоем, патрикий долго смотрел на бесстыдную хозяйку, не находя слов. Наконец он прошипел:
– Ты совратила ее? Признайся!..
– И не думала, - ответила Феофано.
Ей не пришлось совращать ее - Феодора уже была готова к ее любви, и давно.
Патрикий долго испытывал сестру взглядом – потом опустил золотую голову и усмехнулся.
– Что ж, поверю тебе.
Когда вернулась жена, неся малышку на руках и ведя Варда, он смягчился и шагнул к ним навстречу с улыбкой.
– Это мой сын? Какой стал большой и сильный!
Вард не сразу пошел к нему – даже дичился сперва, так что Фома Нотарас опять нахмурился.
– У него как будто нет отца, а только две матери!
Сестра кивнула, посмеиваясь.
– Если мужчины еще будут оставлять свои семьи так надолго, женщины научатся рожать детей без вас!
Фома засмеялся.
– Не сомневаюсь, что ты, любимая сестра, скоро начнешь рождать детей из своей многомудрой головы, как Зевс родил Афину!
Он наконец взглянул на супругу и раскрыл руки:
– Иди же ко мне.
Феодора бросилась в его объятия. Когда муж целовал ее, она на несколько мгновений ощутила вину; но эта вина быстро исчезла при виде улыбки Феофано, за спиной Фомы показывавшей брату кулак. Время их любви кончилось – это было приключение, которого заслуживает каждая госпожа, властительница умов!
Потом они ужинали вместе, и им было хорошо. Феодора ощущала себя принадлежащей к древней лесбийской общине – как будто она была госпожа, принимающая гостя-мужчину вместе с подругой; или к утонченным афинянам. Ей было немного стыдно - но если отбросить этот малый стыд, просто восхитительно!
Муж, конечно, затаил про себя какие-то подозрения – но он сам был далеко не святой, и не грозный господин; он не делал ей никаких упреков, и потом тоже не будет.
– А каков теперь стал Константинополь? – спросила его Феодора.
Патрикий
помрачнел. Посмотрел на одну женщину, потом на вторую.– Вы не узнаете его.
Сразу забылось все, что разделяло их. Они с женой пожали друг другу руки под столом – уже не как супруги, а как единомышленники.
Когда муж уводил Феодору из имения Калокиров, хозяйка провожала их, стоя в дверях; Феодора оглянулась и встретилась с ней глазами. Феофано улыбалась, и смотрела твердо; потом кивнула и исчезла в доме. Феодора счастливо вздохнула, прижимаясь к своему патрикию Нотарасу.
Время женщин, время их любви закончилось, но никогда не забудется; и сохранится в мире идей.
На пороге была зима; кончался 1450 год от Рождества Христова.
========== Глава 54 ==========
Леонард Флатанелос узнал обо всем от Микитки – русский евнух подкараулил его у наружных дверей дворца и отозвал в сторону. Микитка решил быть вдвойне храбрым, искупая минуты трусости.
Комес улыбнулся знакомцу и положил руку на русую кудрявую голову. Он был спокоен и приветлив, точно в дни благоденствия, - только карие глаза блестели пугающей, восторженной отрешенностью, которая поднимает людей выше своего бытия в смертный час и делает их беспощадными к врагу.
– Здравствуй, Никита… У тебя есть что мне сказать? – спросил благородный ромей.
Он помедлил.
– Послание от госпожи?
Микитка шевельнул губами, потом у него получилось сказать:
– А ты ничего еще не знаешь, господин?
Флатанелос посуровел – потом резко кивнул, чтобы тот говорил.
– Императора чуть не убили! – прошептал Микитка; он так и чувствовал, как волосы встают дыбом. Евнух схватил комеса за плащ, не понимая, за что цепляется. – И там… ходят слухи, что поймали Никифора, доместика схол!
Комес схватил его за плечи и с силой отбросил к стене, так что от удара Микитка едва не потерял сознание.
Флатанелос сам чуть не упал. Он пошарил рукой по своей широкой груди, точно забыл, где его сердце.
– Боже милосердный!..
Микитка встал на ноги и, глядя на героя и не решаясь приблизиться, напористо прошептал, оглянувшись:
– Почти никто еще не знает… Я следил, слушал… Я ведь государев постельничий, от меня Константин не таится; а от всех прочих скрывают, что случилось, чтобы не растревожить попусту!
Леонард Флатанелос медленно отвел со лба черные кудри – ему недоставало только золотого обруча, чтобы казаться родным братом Никифору. Он глубоко вздохнул – и улыбнулся Микитке: но в карих глазах стыл страшный гнев. Люди во власти таких чувств убивали даже собственных детей, не то что чужих.
– Спасибо, Никита.
Комес положил ему руку на плечо, и Микитка весь сжался. Но Флатанелос убрал руку и пошел прочь – нетвердо, опираясь на стену. Микитка быстро отвернулся и потряс головой.