Ставрос. Падение Константинополя

Я знаю, что рассуждаю так, как рассуждали бы вы, - или очень похоже на вас; как же мне жаль, что я не слышу вашей живой философии, ваших метких ответов! Как жаль, что я не могу пожать твою руку, поцеловать ее, посмотреть в твои глаза!

Как жаль, что я не могу слиться с тобой, как ты сливаешься с мужем, который не стоит тебя, - который отнимает у тебя силы, а не прибавляет их.

Пожалуйста, не рожай ему больше детей: это единственное, чего я могу пожелать тебе сейчас. Я буду молиться об этом, хотя не знаю, услышит ли Бог.

Я покинул Город, потому что на то была воля Константина, который сам определил свою судьбу. Перед тем, как изгнать меня, император говорил о роке, нависшем над ним: а менее, чем через час, удалил от себя своего самого верного и нужного соратника. Кто может знать, какие силы вещают нашими устами, и какие владеют нашим духом? Когда за себя самих говорим вовсе не мы?

Но я, насколько мой дух – или дух, владеющий мною, - позволит мне, останусь твоим ангелом-хранителем. Или же Посейдоном, морским дьяволом: это мне пристало больше, не так ли? Только защищая тебя, я буду чувствовать, что не один. И я лелею надежду, что однажды… да, у меня есть эта надежда, и ты не отберешь ее! Твой муж слаб, и Бог слишком несправедлив, если вознамерился вверить тебя ему до конца твоих дней. С Фомой Нотарасом этот конец может прийти безвременно.

Впрочем, я знаю, что Бог несправедлив; разве это новость и для тебя, прекрасная варварка, пленница нашей власти? Но мы можем установить справедливость сами – и принести ее на небеса, если там ее нет. Знаешь, что я тебе скажу: закона и правды не будет и в раю, если их не найдется в нашем сердце. Такому тебя ни в одной церкви не научат.

Пока же прощай – и я буду писать тебе, я буду другом тебе, пока эта старая империя не развалится: и кто может знать, что случится потом? Как еще боги смешают наши судьбы, как еще захотят над нами посмеяться? А может, посмеемся мы над ними, моя путеводная звезда.

Или мы увидимся еще раньше, если приведет Творец, - очень надеюсь на это!

Но тебя, твой образ я увез с собой и храню в своем сердце, и этого ты тоже не отберешь у меня: хотя женщины и жестоки. Я буду каждую ночь мечтать о тебе и мысленно красть тебя у мужа – а ты будешь стыдиться этого и втайне блаженствовать, как всякая замужняя женщина, у которой есть поклонник. Не правда ли, госпожа? Слишком строгая добродетель засыхает на корню. Но ты знаешься с Феофано – и твоя царица, конечно, объяснила тебе все это, если не показала на деле.

Но я не покушаюсь на тебя саму, пока ты с мужем, - пока он жив! Хотя все во власти судьбы.

Теперь на море качка, и ты, конечно, видишь, как прыгают строки; может быть, вскоре разыграется буря и мы утонем. Но если ты читаешь мое письмо, значит, есть тот, кто нас хранит. Когда я покидал Город, я попрощался с твоей статуей, и она, точно Веста, благословила мой путь.

Теперь же прощаюсь: я страх как разговорился, любовники могут болтать часами! Но ты простишь мне это. Я знаю, что не был скучен.

Иногда вспоминай меня и молись за меня - как в то время, когда я еще служил императору! Теперь я займусь такими делами, описание которых едва ли понравится тебе, - но это весьма нужные дела, и императору их описание тоже бы не понравилось. Теперь черный пират свободен, и, излив душу возлюбленной, может найти в своей свободе преимущества!

Если ты будешь за меня молиться, дорогая, быть может, Бог не даст мне сойти с верной дороги – или окончательно заплутать.

Как я ловко поймал тебя на крючок!

Обнимаю и благословляю тебя как брат – и целую как тайный поклонник. Жди от меня новой весточки недели через три, как я оцениваю свой путь, – и тогда, быть может, я смогу рассказать тебе больше. Или просто разделить твое и мое одиночество.

Не хочешь ли ты ответить мне? К тому времени я могу придумать, как.

Твой Леонард.

PS Совсем забыл! Будь осторожна: Никифор мертв, но сообщники его уцелели - я, к несчастью, не мог убить всех, хотя очень хотел бы. Неизвестно, сколько знают о наших делах они и о чем догадается великий василевс с их слов. Может быть, тебе и твоим детям придется бежать совсем скоро. Предупреди об этом и Феофано, если она еще не знает. Передай ей мое восхищение – это редкая женщина, вполне достойная своего имени. Той, древней, Феофано я тоже восхищаюсь, хотя и современники, и потомки ее осуждали. Но сильные и порочные женщины нужны таким империям, как наша: в силе у нас большой недостаток, а сильные женщины чаще всего оказываются и порочными - слишком много условностей им приходится переступать.

PPS Теперь ты ревнуешь! Я знаю, и я счастлив. Но в моем сердце царишь одна ты, как не может у меня быть другого императора, кроме Константина Палеолога, который отверг меня.

Если же понадобится помочь тебе бежать – а буде это случится, тебе понадобится моя помощь, не сомневайся, - я приду”.

Феодора читала это письмо, сидя на лошади, на которой каталась в одиночестве; она понимала, насколько это опасно для ее чести, - так выставляться, - но еще менее могла приняться за подобное письмо дома, в своей библиотеке или спальне: под боком у мужа, который ей верил.

Только крепкое самообладание не позволило ей лишиться чувств, когда она выслушивала исповедь безумца, который еще недавно был опорой византийского престола – и в одночасье лишился всего! Феодора с трудом могла вообразить, что это значит для мужчины, для благородного ромея, который отдал столько крови и трудов своему императору.

И теперь он избрал ее поверенной своих признаний, гаванью, в которой единственно мог найти успокоение! Феодора понимала, сколько судеб – сколько судеб великих людей сейчас зависело от нее, варварки, которая сама ощущала, что вознесена непомерно высоко. Она никогда не просила этого, но оказалась каким-то идолом на перекрестке множества дорог: и знатные путники, ищущие, куда направить стопы дальше, приносили ей жертвы и требовали взамен ее совета и благословения.

Московитка свернула письмо и убрала его на грудь: оно жгло ее там, как жжет крест великого грешника. Феодора погладила пергамент, рядом с которым ее сердце колотилось как сумасшедшее. Как только посланник комеса – бывшего комеса Константина - нашел ее? Должно быть, где-то комес приставал к берегу именно ради этого, рискуя собой. Или она слишком много возомнила о себе?

Но ведь именно она, в которую Леонард был влюблен, направляла его руку, когда комес убивал своего брата, - и теперь она навеки связана с ним кровью Никифора Флатанелоса. Как и кровью всех людей, за которых Феодора взялась отвечать, отдав ему бумаги доместика схол. Леонард Флатанелос, как оказалось слишком поздно, тоже был морским разбойником, убийцей: и она не могла сейчас даже рассудить, который из этих двоих хуже. Ей оставалось служить слепым орудием судьбы.

Где теперь этот человек, и жив ли еще? Ей вдруг отчаянно захотелось, чтобы был жив, - как будто комес Флатанелос стал для нее таким же спасеньем, маяком, каким она сделалась для него.

Кто сказал, что любовь – это счастье? Правы были греки, называя любовь безумием. Это самое существо человека, которое он отдает другому, - и любовь жжет этого другого, если любящий его – огонь; и швыряет его о скалы, если любящий – буря. Леонард Флатанелос – ужасный греческий огонь, пылающий в бурю…

Безумно также и искать пару по любви. Брак – союз двух людей, говорили римляне, упорядочившие брак, как и все остальные государственные институты; любовь – союз двух богов. А боги не подчиняются закону, они выше его.