Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Но даже самый храбрый воин знает страх – и хочет преклоняться перед кумиром; и найдет такого кумира, может статься, в том, кто этого сам не ожидает. Что они все увидели в нем, русском рабе и скопце, – сперва Феофано, потом императоры, потом комес, а теперь и этот стражник?
– Это не меня они видят… а дух, который во мне, - прошептал Микитка. – Наш дух, Русь идет…
Потом юноша улыбнулся, вдруг ощутив маленькую, но законную гордость - точно на краткий миг он был вознесен к ангелам, удостоен высшего блаженства: все эти греки видели и его тоже.
А когда Микитка вернулся в покои императора, он
Вдруг у него под коленками стало мокро, а сердце застучало, как тогда, когда он был простым рабом. Да ведь и сейчас он не больше!
Паракимомен вошел в спальню к Константину, который был один и читал; и вдруг Микитке показалось, что он точно попал в прошлое, что два императора, сильный и бессильный, слились в одного. Константин поднял голову на его шаги – и Микитка обмер: старый Иоанн и есть!
– Где ты был? – спросил василевс.
Микитке вдруг захотелось, глядя на его лицо, стать перед государем на колени и поцеловать ему руку - не из лести и своей выгоды, а из жалости к этому ромею.
– Я был на пристани… провожал…
Микитка закашлялся и, поклонившись, замолчал. Император улыбнулся, с каким-то гневным пониманием, и вернулся к своей книге – это была Библия: Микитка узнал и перечеркнутый золоченый крест на кожаном переплете.
Он отошел к стене и застыл, прислонившись к бронзовой статуе какого-то древнего воина в гребнистом шлеме и с копьем. Опираясь на этого воина, Микитка бодрился.
Он некоторое время слышал только, как потрескивает свеча в подсвечнике и шелестят страницы. Микитка вдруг осознал, что остался один на один с самым могущественным человеком в Византии, который был сейчас и самым бессильным, потому что лучше всех понимал, чего от него ждут – и на что он на самом деле способен…
Вдруг Константин Палеолог закрыл книгу и, подняв голову, посмотрел на юношу. Он коснулся своей бороды.
– Ты знаешь, кто такая Феофано? – спросил император.
Микитка схватился за копье своего бронзового соседа, и красивое старое лицо василевса расплылось в золотом сиянии: как лицо небесного судии. Паракимомен понял, что погиб.
А потом евнух открыл рот и сказал – как будто кто-то чужой отвечал за него:
– Я знаю Феофано, государь, но не знаю, кто она такая! Эта госпожа спасла меня из темницы, в которую меня бросил Никифор Флатанелос!
От такой безбожной лжи под неумолимым взглядом великого василевса у него чуть не отнялись ноги; Микитка помолился о том, чтобы сейчас умереть и никого больше не погубить. И Феофано тоже.
– Ты не видел ее лица? – спросил император, не меняя своего выражения. Микитка чувствовал его гнев, который, как он сам знал, мог вылиться бушующим пламенем. Как он забыл, как мог принять этого человека за Иоанна!
Микитка прерывисто вздохнул.
– Не видел. Феофано была под женским покрывалом, - выдал он полуложь-полуправду; уши у Микитки загорелись, но в такой ответ вполне можно было поверить.
Наконец император кивнул.
– Я верю, что ты мне не лжешь, - ответил он.
И вернулся к своей Библии.
Микитка перевел дух, все еще ощущая дрожь в коленях. Верил государь или нет – или просто жалел его, беспомощного раба, - он не мог сказать; но радовался, что у Константина
хотя бы теперь достало благоразумия, чтобы не лишать себя последних верных помощников. Однако того, что Константин уже учинил с обоими Флатанелосами, не исправить.Микитка ждал беды после отплытия Леонарда Флатанелоса – и дождался: это случилось через месяц. Во дворце давно уже сделалось опасно ходить из-за итальянцев, которые напивались и буянили так, как этого никогда не делали греки, даже самые грубые солдаты.
В этот раз Микитка возвращался от матери, которую навещал, вместе с братом Глебом; это было поздно вечером, когда василевс никого к себе не ждал, не нуждался в услугах и отпустил своего постельничего. Микитка быстро шел по коридору, скудно освещенному факелами, - от этих факелов чернота, до которой свет не достигал, казалась еще чернее. Вдруг Микитку настиг громкий гогот, точно поразил в спину; потом свист.
Благоразумней было пройти; но Микитка замедлил шаг, потом обернулся. Он увидел троих итальянских гвардейцев, которые приехали с кардиналами: в испанских кирасах, в шлемах с перьями, они были очень похожи на греческих воинов… но Микитку всего затрясло от отвращения.
– Это ты мне свистел? – спросил юноша одного, который все еще держал пальцы у черной бороды.
– Э, да это русский евнух! Храбрый русский безбородый, Dio mio! – воскликнул солдат. Он шагнул к нему. – Какая юбка, вы только посмотрите!
– Правду говорят: чем длиннее юбка, тем короче…
Конец фразы потонул в хохоте всех троих гвардейцев: они были пьяны.
Микитка ощутил гнев, какого не знавал с того дня, как Никифор Флатанелос оскорблял его мать.
– Я первый государев слуга, - сказал он. – Никто не смеет меня оскорблять!
– Да что ты!
Итальянец двинулся к нему так быстро, что Микитка не успел даже ничего понять; мощная рука схватила его и повергла на землю, а потом его перевернули лицом вниз. Он ощутил, как шершавая лапа задирает его одежду.
– Какой сладкий мальчик, - похотливо дохнул солдат ему в ухо; Микитку чуть не стошнило от ужаса и от запаха, который исходил у итальянца изо рта. Лапа погладила его пониже спины.
– Какой подарок от Пресвятой Девы!
Микитка рванулся и крутнулся, вдруг ощутив в себе силу десятерых; евнух повернулся на спину и отпнул солдата, даже не почувствовав боли в отшибленных о кирасу ногах. Он вскочил.
– Хороша твоя Пресвятая Дева! – воскликнул он. – Вся в тебя!
Итальянец с рыком набросился на Микитку; он толкнул его к стене и попытался опять повалить, но Микитка не давался. Он сам не знал, откуда нашел в себе такую силу. Рука нашарила на поясе солдата рукоять кинжала…
Он выдернул кинжал и ударил насильника, как его никто никогда не учил: снизу вверх, точно и безжалостно. Удар пришелся ниже пояса, ниже доспеха, но пропорол тело наискось вверх – враг утробно заревел, и его кровь хлынула, как из кабана, которого однажды на глазах у Микитки подбивали ножами на охоте. Микитку боярин однажды брал с собой на охоту, вместе с другими челядинами…
Итальянец упал, увлекая Микитку за собой; тот едва успел выпутать из его предсмертной хватки свою одежду. Остальные двое гвардейцев так остолбенели, что не двинулись с места до этой минуты, - хмель с них соскочил, но пьяная растерянность осталась. Однако когда им предстал бледный юноша-евнух, весь в крови их товарища, они с воплями бросились на него, выхватывая мечи.