Ставрос. Падение Константинополя

– Он знает? – прошептала московитка.

– Да, - шепотом ответила Феофано. Она всхлипнула. – Ему, конечно, не быть моим мужем… у меня уже никогда не будет мужа… но мой спартанец счастлив, и я счастлива за него.

Тут обе услышали шаги, и сразу же узнали их.

Феодора обернулась к мужу.

– Леонард, у Феофано будет ребенок, - сказала она. Московитка не успела подумать, можно ли это говорить, не рассердится ли госпожа. Но та и не думала сердиться, зная наперед, какие слова сорвутся с уст ее филэ.

Леонард на несколько мгновений застыл, переводя взгляд с одной женщины на другую, - потом медленно поднял руку и провел пальцами по своим волосам, по заколкам.

– Это чудесно, - сказал комес.

========== Глава 129 ==========

– Я откровенен с вами, потому что я лучшего мнения о вас, друзья, - сказал Леонард.

Он обвел глазами своих товарищей – ближе всех сидели две женщины, священные для него, - его талисман; и тут же присутствовали Артемидор с женой, Марк, начальники воинов и матросов с обоих кораблей. Были здесь и старшие из московитов, муж и жена, – они заслужили такое право; и Микитка с Мардонием пробрались на совещание, хотя юношей не звали.

Артемидор переглянулся с женой, потом встал со скамьи и ответил первым:

– Мы все понимаем, господин. Слово есть слово.

Старший помощник комеса помрачнел, но не роптал, хотя как никто понимал, сколько теряет на таком деле вместе со своим начальником. И понимал, что очень скоро им, возможно, придется нищенствовать… или ввязаться в новое рискованное предприятие, чтобы раздобыть на всех приличествующие им средства. Теперь, когда их жизни и так висят на волоске!

София поджала губы и только сверкала черными глазами. Ей были безразличны судьбы каторжников, и она не так уж высоко ставила данное им слово: сколько раз благородным грекам приходилось лгать, чтобы сохранить жизнь и высокое положение! И сколько раз, вероятней всего, сами преступники нарушали свои слова! Валентова дочь понимала это лучше кого-либо другого.

И что будут делать в чужом городе эти жалкие люди, ни к чему уже больше не способные, кроме как надрываться на галерах: люди, давно потерявшие и человеческий облик, и человеческие понятия? Разве для них самих не было бы лучше поскорее окончить свой век? Разве они станут и смогут жить честно?

Скорее всего, освободившись, Леонардовы гребцы ударятся в такой же разбой, как тот, за который уже угодили на каторгу.

Люди комеса, исподлобья поглядывавшие на Леонарда и друг на друга, наверное, подумывали то же самое – и каждый прикидывал в уме огромные убытки, которые они потерпят от благородства своего начальника. Но никто, подобно Софии, так и не высказался.

Леонард встал.

– Что ж, хорошо! Тогда я сейчас же отправлюсь на галеры и раскую наших гребцов, которые подарили нам свободу. Иначе… мы никогда уже не сможем прямо смотреть в глаза друг другу, - прибавил он, обведя товарищей взглядом своих обличающих карих глаз, которого никто не мог выдержать.

Леонард сделал знак Артемидору, и тот, не простившись с женой, вышел вместе с комесом. Остальные остались в обеденном зале – начальников было не так много; они знали, что для освобождения каторжников командиру потребуется немало людей, но Леонард возьмет для этого простых матросов и воинов, которые всегда жили бедно и не останутся в таком убытке, как их старшие.

Но матросы и воины смогут найти себе дело, если поступок комеса надолго прикует их к земле, – и даже довольно быстро подрядятся к другому начальнику, буде пожелают уйти от Леонарда. А каторжники не смогут…

Что ж, и Византия кишмя кишела такими несчастными, которых империя перемолола в своих жерновах и выбросила, еще когда была греческой! Ничто из того, что происходило сейчас, не было для беглецов внове.

Феофано и Феодора сидели рядом, держась за руки, - и говорили между собой только пожатиями пальцев. Им было не нужно слов. Но остальным, возможно, слова требовались: Феофано своим безошибочным чутьем василиссы уловила в воздухе изгарный запах мятежа.

– Комес великодушен, - громко сказала царица в тишине; мужчины и немногочисленные женщины изумленно посмотрели на нее. Феофано сильно сжала руку подруги и, встав со скамьи, увлекла за собою и ее: теперь амазонки словно держали речь вдвоем.

– Комес великодушен, и комес прав! – повторила царица, обводя всех взглядом. – Ведь Леонард дал преступникам обещание еще на Проте! И теперь, нарушь он свое слово, они могли бы отказаться подчиняться, и стали бы не только бесполезны для нас, но и опасны!

Феофано сделала паузу. Насмешка мелькнула в ее глазах и улыбке, когда она обозрела угрюмых мужчин.

– Человека нельзя бить бесконечно – наступит время, когда это перестанет действовать, - произнесла самозваная императрица.

И такое заключение подействовало на собравшихся сильнее, чем слова Феофано о благородстве Леонарда.

“Комес прав… Леонард прав”, - поползло по залу. Феофано коротко засмеялась; потом, с силой обхватив свою безмолвную московитку за плечи, опять села с ней на место.

Еще некоторое время в зале было тихо, как будто все обдумывали их общее положение, - а потом царица, не вставая с места, опять громко сказала:

– Мне кажется, друзья, сейчас нам лучше разойтись. Кто хочет, может подождать комеса снаружи! Мы ведь не приговор ему выносим – что мы будем сидеть здесь, точно обвинители! – усмехнулась она.

Евдокия Хрисанфовна первая послушалась предложения Феофано; она встала со скамьи, с силой потянув за собой мужа. Микитка вскочил следом за матерью и отчимом, с вызовом оглядев людей Леонарда; Мардоний последовал примеру друга. Когда поднялись московиты, начали вставать и другие.

Беглецы разошлись – некоторые и в самом деле отправились в переднюю и наружу, в сад, встречать комеса; а прочие ушли заниматься каждый своим. Феофано, Феодора и Марк вышли втроем; и уже за дверью Феофано погладила своего лаконца по щеке и, улыбнувшись, взглядом попросила уйти.

Марк молча поклонился и удалился – как тогда, когда Феофано еще не носила его ребенка.

Хотя разве этот ребенок изменил многое? Царицам, конечно, не раз случалось рожать детей от своих фаворитов!

“Будь Феофано законной императрицей, а не самозваной…”

Когда подруги остались вдвоем, Феодора наконец зашептала с упреком:

– Зачем ты сказала так – про обвинителей? Теперь каждый в душе вооружится против Леонарда прежде, чем он придет!

– Было бы гораздо хуже, если бы они остались дожидаться твоего мужа всем скопом, - возразила царица. – Я-то знаю, как быстро меняется настроение толпы – и насколько толпа глупее и беспощаднее, чем каждый в отдельности!

Феофано сжала руки своей филэ и прошептала ей в лицо, прислонившись лбом ко лбу: