Ставрос. Падение Константинополя

Леонард мотнул головой.

– Нет, не думаю.

Нет, даже он такого не думал – он знал, как болезненно любил Фома Нотарас свою семью, отказывавшую ему в любви! И предать своих дорогих женщин папистам или, тем паче, туркам патрикий никогда бы не смог.

Он бы, пожалуй, расправился с ними сам – но только лицом к лицу… решил дело внутри семьи, как было принято и у итальянцев, и у ромеев, и у римлян.

Тем более, что если в деле был замешан именно он, теперь Фома Нотарас прекрасно знал, где поселится его враг с его же, Фомы Нотараса, семьей! Пусть под Анцио хватало неосвоенных земель – ухоженные виллы, выставленные на продажу, наверняка можно было перечесть по пальцам. Это были изобильные… доходные места, во всех отношениях.

Но делать было уже нечего.

Эту ночь было решено провести в гостинице – Леонард предупредил своего друга, что может задержаться на ночь; и, как бы то ни было, не мог оставить Феодору и Феофано одних в таком злачном месте. Он и в самом деле именно тут жил целую неделю и успел присмотреться к здешним порядкам. И Леонард намеревался сам отвезти своих дам к Мелетию, не доверяясь в этом своим людям.

Хорошо, что среди них было столько мужчин, умеющих держать оружие; и что они хотя бы запаслись едой, чтобы не столоваться в гостинице и не портить желудки детям и себе.

Феодора уснула на одной постели с Феофано, как нередко спала в Венеции, страдая от одиночества, подобно самой царице; хотя с самого признания Феофано в беременности ничем предосудительным они не занимались.

Но она не могла спать в одной постели с мужчиной, которого не видела уже так давно, - пусть и любила его, и была уверена в его любви! К тому же, грязь и опасность совсем не располагали к объятиям. Чуткий критянин понял это раньше, чем Феодора сказала, и, поцеловав ее в лоб, ушел спать к своим людям.

На другое утро Феодора проснулась первой; посмотрела на Феофано, на чьем бледном лице даже во сне не разгладились морщинки, и пожалела будить ее. Она умылась ледяной водой из умывального таза, приготовленного с вечера, и оделась, чувствуя такую же настоятельную потребность в купании, как после многодневного морского путешествия.

Когда она уже выходила их комнаты, Феофано окликнула ее с кровати и отругала за то, что Феодора сделала ей поблажку. Лакедемонянка встала и принялась так же по-военному быстро собираться, как в былые времена.

Феодора вышла в смежную с их комнату – там Магдалина уже подняла и собирала детей; немного поговорив с нянькой, она направилась в третью комнату, где спал Леонард со своей командой.

Они радостно улыбнулись друг другу и обнялись; потом Феодора сокрушенно заметила, что, наверное, о них уже говорят все постояльцы. Путники, прибыв такой толпой, сняли едва ли не половину этой гостиницы!

Леонард беззаботно засмеялся: он был готов встретить будущее.

– Конечно, о нас говорят, - согласился критянин. – А через несколько дней, когда въедут другие господа, будут говорить о них… Ты же знаешь, как коротка память простолюдинов. И как жадны они до новых зрелищ, редко вникая в суть происходящего.

Феодора, впервые за очень долгое время, ощутила неприязнь к своему благородному возлюбленному.

– Ты недооцениваешь простой люд, - сказала она. Вздохнула.

– Но надеюсь, что именно сейчас не ошибаешься.

За окнами еще только светало – над Семихолмьем разгоралось розовое невинное утро, и не верилось, что под этим небом, в стенах одного этого города было совершено столько гнусностей, что хватило бы на несколько стран с более бедной историей.

Когда солнце взошло, все были на улице – на мощеном внутреннем дворе, поеживаясь от утренней свежести. Леонард, окинув взглядом своих подопечных, без улыбки погладил по шее свою новую караковую* лошадь – видно, опять припомнив все, что похоронил в своей памяти вместе с непревзойденным белым Парисом! Он взглянул на Валентовых детей – София, против обыкновения, стояла рядом с братом, и потеряла обычную македонскую задиристость… стояла как в воду опущенная.

“Уж не беременна ли она тоже?” - подумал Леонард. Очень могло быть.

Он кивнул жене.

– Едем, дорогая.

Феодора натянуто улыбнулась и забралась в повозку, где уже сидели дети. Феофано тоже была там, и сидела в углу, кутаясь в темную шаль поверх темного платья; она выпростала свою сильную руку, и подруги без слов пожали друг другу пальцы. Кончилось для них время ездить по-мужски… очень надолго.

Феодора взяла у Магдалины младшего сына и, рассеянно качая его на колене, как мальчика приучила итальянка, задумалась об отце Александра Нотараса. Она не знала – бояться ли его; или бояться за него. Несчастный римский патрикий! Чем он хуже очень многих, любящих смотреть, как умирают другие, - тех многих, о которых написал ей, своей супруге? Чем Фома Нотарас виноват, что его не оценили у своих: при стольких его талантах?

Феодора выпрямилась и отодвинула занавеску, прильнув к окну. Она стала смотреть на Рим, форумы, императорские сады и дворцы, проплывающие мимо, - и ей казалось, что она едет по Константинополю. Круг опять замкнулся… или развитие их вышло на новый виток, как говорила в плавании Феофано?

Тут лакедемонянка рядом пошевельнулась и тронула ее за руку ледяными пальцами.

– Мы скоро приедем… я вижу замок Ангела, вон там!

Феодора всмотрелась в колоссальную круглую крепость над мостом, тоже носившим имя Святого Ангела, напоминавшую издали и мавзолей, и Колизей. Как нелепо называть это античное строение замком! подумалось московитке. Такой же замок, как Леонард Флатанелос – рыцарь!

Потом она удивилась, что Феофано могла узнать эти места, никогда их не видев. Царица передернула плечами:

– Я их чувствую… и я хорошо слушала всех моих учителей!

Фома Нотарас, наверное, тоже освоился в Риме очень скоро, будучи плотью и от плоти его.

Когда замок приблизился настолько, что стало видно его террасы, – входы в запутанный лабиринт, который он представлял из себя изнутри, - женщины услышали приказ остановиться.

Леонард заглянул к ним.

– Сейчас мы предупредим Мелетия, что приехали… чтобы открывали ворота!

И было видно, что комес боится не только того, что им не откроют.

Феофано улыбнулась вождю и подруге: теперь она была спокойна. Она верила своим предчувствиям, которые как раз сейчас замолчали.

Леонард отлучился. Он вернулся скоро, заверив женщин, что все спокойно.

Повозка снова тронулась – а Феодора вспоминала, как они таким же образом въезжали в Стамбул. А кто поручится, что сейчас они в меньшей опасности?

Немного погодя раздался скрип – поворачивались железные петли ворот; Феодора быстро придвинулась к окну, но разглядеть ничего не успела, кроме колышущейся зелени, в которой Рим утопал там, где не был застроен камнем. Немного погодя они остановились совсем.

Феодора, препоручив детей верной Магдалине, спрыгнула на вымощенную разноцветными плоскими камнями дорожку в объятия Леонарда, звякнув своими подковками. Первым делом московитка нагнулась и одернула юбку: чтобы штаны, заправленные в высокие сапоги, не приоткрылись даже случайно. Мало ли…

Леонард взял ее под руку.

– Идем, Феодора.

И они пошли во главе процессии гостей – как всегда прокладывали путь остальным. Феодора присмотрелась к дому, к которому они направлялись, - и вдруг поняла, что не может отличить его от венецианского дома Леонарда; как и от дома Аммониев, и даже дома Нотарасов в Морее! Белокаменные сельские греко-римские дома походили на городские – потому что хозяева вывозили излюбленный образец из Рима, Константинополя, Корона, Аргоса; а городские напоминали сельские, потому что землевладельцы и в городе желали окружать себя садами, как в своих имениях!