Ставрос. Падение Константинополя

– Лошади готовы, госпожа, - сказал эскувит предводительнице. Феофано кивнула.

– Прекрасно, Марк. Идем.

Все трое быстро направились к выходу, которым Микитка ни разу не покидал дворец. У высоких двойных дверей, конечно, стояли два этериота; но сами двери были открыты. Микитка давно заметил, что внутренние покои дворца охраняются и запираются куда лучше, чем наружные двери: через них постоянно входили и выходили посетители.

Этериоты обменялись несколькими словами с Марком, потом отсалютовали копьями ему и Феофано и дали беглецам дорогу. Микитка ждал этого; но едва совладал со своим удивлением. И едва удержался, чтобы не откинуть капюшон, под которым было плохо видно.

Стражник опять взял его под руку, когда они вышли, потому что Микитку подводили ноги. Пленник ощутил на мокром от пота, грязном лице ветер свободы. Вокруг чернелись деревья, стены; на стенах Микитке бросились в глаза блестящие в свете луны брони и копья стражников, при виде которых он сразу ощутил желание припасть к земле и закрыть голову руками. Но караульные не обращали на них никакого внимания.

Тут Микитка уловил движение сбоку и чуть не шарахнулся; но это подходил слуга, союзник. Он переговорил с Феофано, показал куда-то в сторону, и она кивнула. Микитка увидел лошадей, стоявших опустив шею у коновязи.

– Сильно избит, - с беспокойством сказал Марк Феофано. – Как ты увезешь его?

– Справлюсь, - ответила греческая госпожа.

“И я не умею сидеть на лошади”, - подумал юный евнух.

Но это умение ему и не потребовалось. Своей лошади ему никто и не предлагал – Микитка подсчитал, что лошадей всего две, но почему-то не думал, что выйдет так, как вышло. Евнух понял, чего от него хотят, увидев, что Феофано оказалась в седле и склонилась к нему сверху, протягивая руку.

– Иди ко мне, - сказала она.

Микитка подслеповато, с ужасом и стыдом смотрел на гречанку – задрав голову, мучительно напрягая шею.

Феофано ждала повиновения, улыбаясь сверху из-под своего капюшона. Юный евнух даже не заметил, когда гречанку покрыл такой же темный плащ, как у него самого.

Феофано пригласила его садиться жестом, потом хотела подтянуть к себе; Микитка качнул головой и шагнул назад.

– Вот варвареныш! – свирепо воскликнул тут Марк, верною тенью ждавший сзади. – Садись, кому говорят!

Стражник схватил его своими ручищами и подсадил в седло к Феофано. Микитка мимолетно изумился, как такие могучие мужчины слушаются женщину. Но изумляться и размышлять ему не дали: Феофано схватила его поперек живота рукой, крепкой и гибкой, как канат, и ударила пятками лошадь. Когда Микитку встряхнуло, он вскрикнул от боли и испуга; потом стало не до страха, только бы не упасть. На коне болтало так, что он дивился, как Феофано удерживает его.

Сзади донесся топот копыт второго коня: Микитка понял, что Марк поскакал за ними. Спустя немного времени стражник поравнялся со своей госпожой, и дальше заговорщики поскакали бок о бок. Затененный Царьград приоткрывал им свой ночной лик, еще более зловещий, чем дневной.

Лука спустился в подземелье, сопровождаемый несколькими стражниками. Он подошел к темнице, где еще недавно сидел беспомощный русский раб. Не доходя нескольких шагов, постельничий остановился.

Уже отсюда было видно, что клетка пуста - добыча ускользнула.

Факелы в руках могучих помощников старшего евнуха горели ярко, и озаряли звериную ярость, исказившую неприметное безбородое лицо.

– Проклятые тавроскифы! – вскрикнул постельничий, хватая себя за коротко стриженные волосы. – “В числе этериотов есть русские люди… Храбрые и верные”, - передразнил он великого василевса. – Он еще не такого дождется!

Лука махнул рукой воинам и быстро направился прочь. По пути он обдумывал сразу несколько вещей, подобно Цезарю. Как тяжек труд первого слуги священного престола!

Микитку спустили с лошади под белой стеной какого-то дома. Именно спустили – сам он слезть не мог. Марк потряс его, чтобы привести в чувство.

– Благодарю, - сказала Феофано, когда Марк подал свою крепкую руку и ей. Гречанка спешилась и осмотрелась, откинув с лица волосы, – ее капюшон давно уже снесло ветром. – Ну, и где…

– Укрылись, должно быть, - благоразумно предположил Марк. Это было благоразумно, о ком бы ни шла речь, как понял Микитка, - последнее дело оставаться в Константинополе ночью посреди улицы.

Особенно сейчас… Микитка услышал о покушении на василевса мало – но достаточно, чтобы вообразить, какая смута начнется в Городе, когда греки ополчатся на итальянцев, которых подставила под удар Феофано. А ведь у итальянцев мать!..

Микитка понял, каким дураком был, когда упрямился. Он с ужасом и надеждой посмотрел на свою покровительницу. Феофано улыбнулась.

– Сейчас, мальчик. Сейчас ты ее увидишь.

Микитка молитвенно сложил руки, не смея надеяться. Он увидел, что Марк опять куда-то делся, - неужели же ушел… Святители…

Послышался топот: возвращался Марк. А с ним еще целый отряд вооруженных воинов. А среди них…

– Матушка! – крикнул Микитка во весь голос.

Он тут же ужаснулся своего крика, устыдился своего позора; но Феофано не успела зажать ему рот и удержать, его чувство было быстрее ее воли. Евнух бросился к своей матери, и она прижала его к груди. У нее были такие же сильные руки, как у Феофано, а пахло от нее дурно.

Как будто ее держали в черном теле - еще хуже, чем Микитку, который на службе у императора ромеев спал и ел по-солдатски, но соблюдал чистоту, как и все русские люди, и его греческие господа, очень заботившиеся об опрятности.

Не то что итальянцы…

– Господи… Микитушка!

Мать отстранила его от себя, чтобы посмотреть в глаза; и он увидел, как она спала с лица, и в голове прибавилось седины, особенно заметной в темноте, – сейчас голова Евдокии Хрисанфовны была непокрыта. Но это была его мать, и в груди у Микитки словно засияло солнце. Он был бесконечно счастлив в этот миг, как и она.

– Идемте, идемте, - поторопила их Феофано. – Быстрее!

Мать с сыном пошли, держась за руки, куда их гнали, и греческие воины окружили русских пленников, скрывая от всех. Феофано шла впереди.

Микитка увидел большую крытую повозку. Дверь сбоку была отворена; Феофано указала им внутрь.

Он посмотрел на мать – та кивнула. Мать взобралась в повозку первая, ступив на подножку и скрывшись в темноте. Впрочем, Микитка различил, что в повозке горит светильник, подвешенный к потолку.

Тут юный евнух вскрикнул от чужого грубого прикосновения: его подсадил в повозку Марк, схватив подмышки и проворчав, что он “опять копается”. А Микитка вдруг почувствовал вину перед этими людьми, своими похитителями и поработителями: за то, что мешает им в их великих делах, уже в который раз.