Стена

– Иди. И-ди на чисто мсто!..

Онъ провелъ себя тяжелыми лапами по лицу, точно сбрасывалъ заслоняющую все стку, и лниво засучилъ рукава. Извозчики совсмъ заломили свои козыри и задорили.

– Ставься, елова харя!
– насовывался солдатъ, поплевывая въ сухiе кулаки.
– Я те покажу Калугу!..

– Чук!
– издалъ короткiй сторожкiй звукъ проснувшiся Трофимъ.
– Убьетъ! Ми-ша… человка убьешь…

– Не пущай его, убьетъ!
– кричали изъ артели еще не упившiеся.

– Пущай хватаются!
– задорили извозчики.
– Бей, солдатъ!

Солдатъ увернулся и прыгнулъ черезъ огонь въ темноту. И когда прыгалъ, блеснуло въ его рук.

– Ножъ у его!.. Хватай!

Навалились на Михайлу, но онъ скинулъ ихъ и лзъ въ темноту.

– Съ ножомъ возьму! Сломаю!

– Буду я съ тобой, съ пьянымъ… - отзывался голосъ солдата.

– Иди на чисто мсто!

Тогда выступила изъ темноты стряпуха. Весь вечеръ сидла она въ сара у накрытаго рогожкой ящича, все еще не получившаго своего мста.

– Безстыжiй ты-ы!
– укоряла она плачущимъ голосомъ.
– Робенка не схоронили… пьяница!..

Михайла исподлобья посмотрлъ на нее.

– Пойдемъ Миша… - потянула она его за рукавъ.
– Работать завтра… пойдемъ…

Онъ поглядлъ на огонь, на покачивавшагося Трофима, отмахнулся, было, и пошелъ за ней.

– Нельзя… - крутилъ головой Трофимъ.
– Бабу… двадцать пудовъ… швыркомъ…

Съ визгомъ шарахнулось съ крыльца и затопотало по трав. Голосъ Тавруева звалъ:

– Вотъ ду-ры! Да двки! Да погоди, что скажу!..

– Во-онъ, чего надыть-то!
– отозвался задорный голосокъ.
– Въ лавочк купи!

– Двочки, на пару словъ!
– баскомъ призвалъ другой голосъ.

– Ну ихъ, рвань… пойдемъ… Нютка, ты погоди…

Отвта не было.

XVIII.

У огонька уже спали. Извозчики забрались въ пролетки. Только солдатъ все еще что-то нашаривалъ у потухающаго костра, да лошади перефыркивались, тихо переступали и вяло пощипывали траву.

Чаще и чаще погромыхивало. Слабыми отблесками играло въ саду, и на мигъ одинъ проступали тогда красныя кладки, ярко-зеленые кусты и черное небо. Вспыхивало, и тогда притаившiйся на куч щебня приказчикъ казался маленькимъ, черненькимъ высматривающимъ зврькомъ.

Во двор затихло, и только теперь успокоился онъ - прошло. Теперь раздумывалъ, куда пойти спать. Во дворъ пойти - вс пьяные, да и негд пристроиться, а того и гляди пойдетъ дождь. Въ домъ пойти… Онъ видлъ, какъ въ его комнат чиркали спичками, и бродили тни. Тревожило не залзли бы въ узелокъ подъ подушкой, гд лежали двадцать четыре рубли.

Господа, пожалуй, и не возьмутъ а вотъ эти-то, пестрыя…

На балкон играли желтые языки оплывающихъ на бутылкахъ свчей - потягивало втромъ. Колыхались тни.

«Что такое, - раздумывалъ онъ, приглядываясь къ тому, что совершалось на балкон.
– Образованные… чиновники… Она что! а? Безъ всякаго стсненiя…»

Треснуло въ кустахъ неподалеку.

– Кто тутъ?..

Онъ спросилъ чуть слышно, скоре себя, чмъ непроглядную тьму. Затаился и слушалъ.

… Почудилось…

Ослпила молнiя, и стало еще чернй. Прокатился громъ, и приказчику стало жутко. Передалось съ затихшимъ раскатомъ, что въ темнот, за спиной, дышитъ кто-то и возится.

– Да кто тутъ?..
– опять для себя спросилъ приказчикъ.

И совсмъ нежданно незнакомый голосъ сказалъ глухо изъ темноты:

– Хозяинъ когда будетъ?

– Ффу, ты… напугалъ какъ… - сказалъ похолодвшiй приказчикъ.
– Да кто ты?

Молчало въ темнот. Почему-то стараясь не шумть, приказчикъ сползъ съ кучи и сталъ отодвигаться къ балкону, не отводя глазъ отъ пугающей сзади черноты.

– Когда будетъ, спрашиваю!
– настойчиво и злобно сказалъ голосъ.

– Да кто ты?
– спрашивалъ приказчикъ, пятясь и натыкаясь на кусты.

– Чертъ!
– крикнулъ голосъ, и приказчику показалось, что онъ, какъ-будто, слыхалъ его: занозливый и злобный.

Шуркнуло по кустамъ, и неподалеку упалъ кирпичъ. Приказчикъ вскинулся и побжалъ, спотыкаясь на кучи щебня, къ пролому во дворъ.

Полыхнуло и ударилъ громъ. Вспыхнулъ весь садъ ярче дня и вышелъ изъ тьмы не въ живомъ свт солнца, а въ холодномъ огн и гром. На одинъ мигъ выглянули поломанные кусты, мертвыя деревья, ямы и кучи - все искореженное и изрытое. И высокiй черный человкъ, всматривающiйся изъ темноты къ освщенному балкону. Выглянуло и ушло въ черноту.

Невидимая никмъ туча теперь совсмъ висла надъ усадьбой, черная, выпятившаяся книзу, какъ перегруженное исполинское вымя. И распоротая огневой стрлой, и вспахнутая ударомъ грома, лопнула и затопила садъ ливнемъ. Онъ пришелъ въ вихр съ южной стороны, со стороны полей, и ударилъ по саду и въ открытый балконъ толстыми, какъ веревки, струями.

Ударилъ въ втр и погасилъ огни. Ничего не было слышно теперь въ шум ливня по желзной крыш тавруевского дома. Этотъ грохотъ воды по желзу обрушивался потоками, и когда молнiя пролетала голубой стрлой, было видно, какъ мигали черныя окна, а отъ неба къ земл протянулись чистыя и косыя сверкающiя веревки.

XIX.

Подымалось солнце изъ-за уцлвшихъ по краю сада липъ. Уже не въ стк зелено-розовыхъ грошиковъ стояли он недавно черныя и корявыя, а свтлой зеленой стной, въ сверканьи скатывающихся дождевыхъ капель.

Въ утренней тиши провяннаго грозой и промытаго ливнемъ сада шелъ благодатный шорохъ капели - солнечный дождь.

Смятый и искореженный, весь изрытый, весь засыпанный щебнемъ и стекломъ старый садъ и теперь еще былъ полонъ силы и молодого блеска.

Новые побги тянулись къ солнцу. Новые глаза выглядывали въ зелени. По бурымъ шершавымъ втвямъ зыбкой жимолости высыпали въ ночь розовыя сережки, а осыпавшiяся вишни понесли силу зеленыхъ, какъ изъ воску, горошинъ.

Всю ночь, радостные въ гроз, гремли соловьи; били отъ прудовыхъ лозинъ и съ дороги, и съ одряхлвшихъ сиреней, и съ заглохшихъ угловъ.

Будто новыя стаи ихъ налетли въ дожд и гром. Умолкли съ солнцемъ, и теперь влажными свистами играли иволги. Отъ деревни наплывали покойные переливы жалейки - одна псенка: утро идетъ… солнце… день свтлый…

Все еще спало во двор, когда прiхалъ Василiй Мартынычъ.

Онъ влетлъ на взмыленномъ Пугач, озирающiйся и блдный, безъ картуза не помня, какъ прокатилъ аллеи и гд потерялъ картузъ, и теперь, когда Пугачъ уткнулся головой въ поднятый верхъ пролетки, все еще сидлъ въ шарабанчик и тревожно смотрлъ къ дорог.