Стихотворения и поэмы

204. ВЕРХНИЙ ХУЛАМ

Как будто затяжным прыжком Лечу и дух мне захватило, И тянет вниз пространства сила На камни, вставшие кругом. Над темным кратером безмерным, В зеленом трепете неверном — Гранит со снегом пополам — Вечерний высится Хулам. Над скал воинственными лбами Туманов белых вьется прядь, Ожесточись, как этот камень,— Что можешь сердцем ты сказать? Пока горят лучи скупые, Запоминай, окаменев, Природы игрища слепые — Преображенный в камни гнев! 1940

205. РУЧЕЙ

В день позднего лета, Жуя алычу, Мы возле Душета Шли вверх по ручью. Он, розовой, красной Водой шелестя, Резвился, прекрасный, Предгорий дитя. Бежал он прилежно И маленьким ртом Рассказывал нежно О самом простом. Весь полон спокойным И детским огнем… …Душетская бойня Стояла на нем. 1940

206. «Горных рек нескончаемый гул…»

Горных рек нескончаемый гул, Пред которым я вечно в долгу. Он в крови моей, в сердце моем, С этим гулом мы вместе умрем. Голубая вода Теберды, Знал я реки, что были горды, Их надменный и грозный язык Я читать с увлеченьем привык. Знал я тихие воды, что шли, Как спокойные думы земли. Стал теперь я и прост и жесток: Я люблю безыменный поток. С ледяной он сбегает коры Безызвестной высокой горы. Он ворчать свои мысли привык; То седеет он, точно старик, То в его молодые глаза, Удивляясь, глядится гроза. И пастух на его берегах Запевает о прошлых веках. И поет, проходя, пешеход Про бессмертный советский народ. И поет альпинист молодой О вершинах, склонясь над водой. И поет про девичьи сны Ему девушка горной страны. И потоку великая честь — Через жизнь эти песни пронесть. 1940

207. «Женщина в дверях стояла…»

Женщина в дверях стояла, В закате с головы до ног, И пряжу черную мотала На черный свой челнок. Рука блеснет и снова ляжет, Темнея у виска, Мотала жизнь мою, как пряжу, Горянки той рука. И бык, с травой во рту шагая, Шел снизу в этот дом, Увидел красные рога я Под черным челноком. Заката уголь предпоследний, Весь раскален, дрожал, Между рогов аул соседний Весь целиком лежал. И сизый пар, всползая кручей, Домов лизал бока, И не было оправы лучше Косых рогов быка. Но дунет ветер, леденея, И кончится челнок, Мелькнет последний взмах, чернея, Последний шерсти клок… Вот торжество неодолимых Простых высот, А песни — что? Их тонким дымом В ущелье унесет. 1940

208. ГУНИБ

Здесь ночи зыбкие печальны, Совсем другой луны овал, Орлы, как пьяницы, кричали, Под нами падая в провал. И взмах времен глухих и дерзких Был к нашим окнам донесен, Перед лицом высот Кегерских Гулял аварский патефон. Тревогу смутную глушили И дружбой клялись мы навек, Как будто все мы в путь спешили, Как будто ехали в набег. Из пропасти, как из колодца, Реки холодной голос шел: «Не всем вернуться вам придется, Не всем вам будет хорошо…» А мы смеялись и болтали И женщинам передавали Через окно в кремнистый сад, Огромной ночью окруженный, Стаканы с тьмой завороженной, Где искры хитрые кипят. 1940

209. ЖЕНЩИНЫ КУРУША

Где Шахдаг пленяет душу, Я привстал на стременах: Ходят женщины Куруша В ватных стеганых штанах, В синем бархате жилеток, В самотканом полотне, И лежат у них монеты На груди и на спине. С чубуком стоят картинно У оград и у ворот, И мужской у них ботинок Женской обувью слывет. Их бровей надменны дуги, Хмурой стали их рука, И за ними, словно слуги, Бродят стаей облака. Гость иной, поднявши брови, Их усмешкой поражен, Скажет: нету жен суровей Богатырских этих жен. Нет, предобрые созданья В ватных стеганых штанах Украшают мирозданье Там, где высится Шахдаг. Тараторят понемножку, Носят воду над скалой, Из кунацкой за окошко Облака метут метлой. И они ж — под стать лавинам, В пропасть рвущимся коням, И страстям — неполовинным, Нам не снившимся страстям! 1940

210. ПЕРВЫЙ СНЕГ

Шел снег всю ночь, и утром в свете ржавом На всем хребте торжественность лежала, Как будто зубья, башни, клювы, шпили Впервые здесь зеленый воздух пили, Как будто снег просыпал свой избыток На те места, что летом были скрыты, Чтоб на уступе даже самом малом Ночной пурги хотя бы горсть лежала. В долинный мир от тех безмолвии львиных Торпедой пыльной двинулась лавина, И среди трав, подвешенных в просторе, Она пробила облачное море, Пред ней в лесах, где разноцветен лист, Блеснул огнями красный барбарис. Где ястреба с глазами одержимых Метались по кустам неудержимо И рвали там в траве темнобородой Перепелов, забитых непогодой, — Там в дуновенье силы справедливой Закрыла птиц своей молочной гривой, Рассыпалась на луга белом блюде, И только пыль слетела ниже — к людям. …Так напряженье каменных пород Преобразило самый вид страданья, Так мужество по-новому встает, Когда к нему приходит испытанье. Так напряженье каменных пород, Свое страданье передав движеньем, Слепой несправедливости полет Наполнило нечаянным значеньем! 1940

211. «Он — альпинист и умирал в постели…»

Марку Аронсону

Он — альпинист и умирал в постели. Шла тень горы у бреда на краю. Зачем его не сбросили метели Высот Хан-Тенгри в каменном бою, Чтоб прозелень последнего мгновенья Не заволок болезни дым, Чтоб всей его любви нагроможденье, Лавиной вспыхнув, встало перед ним? Прости, что я о смерти говорю Тебе, чье имя полно жизни нежной, Но он любил жестокую зарю Встречать в горах, осыпан пылью снежной. Я сам шагал по вздыбленному снегу В тот чудный мир, не знавший берегов, Где ястреба как бы прибиты к небу Над чашами искрящихся лугов. Мы знали с ним прохладу сванских башен, Обрывы льда над грохотом реки, О, если б он… Такой конец не страшен, Так в снежном море тонут моряки. И если б так судьба не посмеялась, Мы б положили мертвого его Лицом к горе, чтоб тень горы касалась Движеньем легким друга моего, И падала на сердце неживое, И замыкала синие уста, Чтоб над его усталой головою Вечерним сном сияла высота. 1938

212. «Если можно было бы смерть выбирать…»

Если можно было бы смерть выбирать, Этим днем все ошибки сгладивши,— Думаю, что хорошо умирать На тропе из Жабежа в Адиши. Там, легко обогнав человеческий рост, Горных трав золотятся вершины, Этот луг, до которого ты не дорос, Он, как младшего брата, обнимет — он прост — Рост твой двухсполовиноаршинный! 1940

213. ГОРЕЦ

Сказал, взглянув неукротимо: «Ты нашим братом хочешь быть, Ты должен кровью побратима Свое желание скрепить». И кровью гор, морозно-синей Кипел ручей, высок и прям. «Ты, горец, прав! Клинок я выну — Я буду верный брат горам! Пускай на рану льет отвесно Простая горная струя, Пускай сольется с кровью трезвой Кровь опьяненная моя». 1940

214–216. АЛЬПИНИСТЫ

1. «Ползут по расщелинам колким…»

Ползут по расщелинам колким, Идут в коридорах опасных Иль фирном отвесным, тяжелым, Иль гребнем смертельным и долгим, В уступах крошащихся, красных Вбивают крючья на голых, Нависнувших скалах они. Герои, безумцы, провидцы! Потратил я молодость даром: Не шел я небес рубежами, Как вы, одержимые высью, И вот, высотой не богат, Я вижу и плачу от мысли, Что путь мой над скалами замер, Что мой ледоруб не вонзится Ни в ребра бессмертные Шхары, Ни в гребень неистовой Шхельды, Ни в белый, как смерть, Чалаат!