Стихотворения и поэмы

420. «Рассол огуречный, двор постоялый…»

Рассол огуречный, двор постоялый, Продажные шпоры и палаши, Что ж, обмани, обыграй меня — мало — Зарежь, в поминанье свое запиши. Вижу: копыта крыльцо размостили, Вчистую вытоптали буерак, Кони ль Буденного хлебово пили, Панский ли тешился аргамак. Скучно кабатчице — люди уснули. Вислу ль рудую, старуху ль Москву На нож, кулак иль на скорую пулю Вызовешь кровью побрызгать траву? Сердце забили кистенем да обухом, Значит, без сердца будем жить, Разве припасть окаянным ухом, Теплой землицы жилы спросить. Только что слушать-то: гром звенящий, Топот за топотом — жди гостей, Двери пошире да меда послаще, Псов посвирепей, побольше костей. <1922>

421. ДИНАМИТ

Лучшим садоводам не приснится Так цветку любимому служить, Чтоб ночей не спать, не есть, не мыться, Женщин и товарищей забыть. Люди, скупо дарящие славой, Жгли глазами труд его руки, Как один они сказали: «Браво», А ведь это были знатоки. Самый звездный, в золоте, что идол — Им горды и Запад и Восток, — Храбрых знак и знак мудрейших выдал Мастеру, взрастившему цветок. И священник, справивший обедню, И рабочий — сильный рыжий гном В городе и дальнем и соседнем Вволю потрудились над цветком. Буйволы, плюющиеся нефтью, И нарвалы в сорок тысяч тонн, Первые работники на свете, Для него забыли страх и сон. И набили ящики и трюмы Черных бревен гладкие куски, В каждом круглобоком и угрюмом Белый пленник прятал лепестки. Что полей и маки и левкои, Город — сад, но что твои лучи? Клином вбилось сердце громовое, Первоцвет свободу получил. Кровью, пеплом, дымом и костями Бросил он в восторге в небеса, Ширился и рос под небесами Огненный, цветами полный сад. Ржали лошади, кричали дети, Хлеб горел — цветы, гремя, росли, Храбрый их глаза глазами встретил, Трус упал, уже не встал с земли. Люди убивали в умиленье, Плакали от радости в бреду, Жгучим опьяняясь откровеньем В белом обетованном саду. …А на плитах старого собора Тихий мастер, строгий и прямой, Говорил, не опуская взора: «Слушай, Господин высокий мой! Разве ум мой — не твоя лампада? Вот благодарю тебя — обняв, Что садовником такого сада Среди тысяч ты избрал меня!» 1922

422. ПОЛНОЧЬ

Тонкотелый, смуглый, строгий, Он пришел по воздуху ко мне, Медной зеленью струились ноги, Грудь пылала в голубом огне. Вижу вязи книги белолистной, Райских кринов пальмы и плющи, — Но веревкам этим ненавистным Ты другую шею поищи. Черным рощам, ночи, что ложится, Дымным зверям в каменной гряде, Камню — я могу еще молиться И в любви, и в гневе, и в беде. Мне ли думать об отце и сыне, — Видишь руку — крепкая рука, В райской ли она росла долине, Обжигаясь холодом курка? Нет, иконы этих губ не знали, Не молитвам ночи я дарил, О тебе мне люди рассказали, Я смеялся, а потом забыл. «Уходи, чтоб я тебя не слышал», — И ушел под бури чудный гул, Дождь хлестал, звеня, стонали крыши, В эту ночь я долго не уснул… <1922>

423. ПОДАРОК

Льет кузнец в подковы серебро, Головы багровые плывут, Над Кубанью белошумною Шкуро Ставит суд — святые не спасут. Плясом ширь до чертовой зари Ноги бьют, как коршуны когтят. На черкесках ходнем ходят газыри, Шашки рубят ветер вперехват. Волчий хвост свистит на башлыке, Захочу — в кусочки размечу, Белы лебеди с бронями на реке, С пушками, царь-пушке по плечу. И заморским он кричит ежам: «Расскажите дома королю — Краснолапы мне не сторожа, Богатырки бочками солю. Захочу — наставлю горбыли, Поседеет под ногой трава». А Кубань: «Станичник, не скули, Бьет челом и шлет дары Москва. Каравай свинцовый да кафтан — Было б в чем качаться на валу, А чтоб жажду залил атаман, — Черную кремлевскую смолу». 1922

424. «Знаю, что дорога не легка…»

Знаю, что дорога не легка, — Оттого я и не стал смиренней, Напрямую выгонишь быка — И его поставлю на колени. Хочешь, на! попробуй: вдоль спины — Черною отметь сыпью; Намешаешь в брагу белены — Думаешь, не выпить? — выпью! Я из тех, которых, может, сто, О которых чуточку иначе Ночью ветер плещет под мостом Да, шатаясь, виселица плачет. <1922>

425. УТРО

В глазах еще дымился сон, И так рассеянно шатались ноги, Как будто бы не шли они со мною, А еще спали на полу, в гостиной Перед потухшей изразцовой печью. И я сказал приятелю: «Смотри!» Но может, не сказал, а только вспомнил, Да и приятель сразу же пропал. Река шипела утренним свинцом, Подпрыгивая, кладь везли тележки, Ползли в тумане длинные трамваи, Мальчишки продавали папиросы. И я купил, не знаю сам зачем. Затем, быть может, чтоб с потухшей спичкой Минуту можно было постоять, Еще одну минуту у подъезда Того большого пасмурного дома, Где я оставил лучшего себя… А может, это только показалось? <1922>

426. «Был отдан год планете жаркой…»

Был отдан год планете жаркой, Не там я увидал ее, Под неба чужеземной аркой, Над безымянною рекой,— Она прошла Петровским парком И рыжим домом на Морской. Мир падал, радуя недаром, Все барабаны били рано, И, чуя узел у плеча, Я сам предал себя арканам Перехлестнуть и перемчать. И дали дни опять сначала Вино и хлеб, простор погонь, Пусть даже горе, даже горе, Ведь мне из комнаты над морем — Мне — вспыхнул северный огонь. Походом третьим шла орда, В открытом море якорь острый, Земля была кривой и пестрой, К колодцу юноша по степи Гнал Аполлоновы стада. И алеутом в амулеты Я верил — поворотом плеч,— Не флорентийским поворотом, Но льдом, обвалом, но болотом Со мною — ты, и мне — беречь. …Мир кончил думать на походе — Над набережною Тучковой, Полночным вымыслом полна, Мещанкой выгнутой проходит Уже унылая луна… 1922

427. СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ БАЛЛАДА О СТАРОМ ЗАГРАДИТЕЛЕ

Облака, как легкие фелуки, Перископом загнанные в порт, Взморья лиловеющий простор, Солнце, разъяренное от скуки. И корабль тяжелый, как вода, Кличут чайки в дикие моря. Но лежат недвижно якоря, С берега веревочные руки Вытянулись, держат — никуда, Никуда — уже четыре года, Темная, тяжелая вода, Ветреная валкая погода — Уж четыре года — никуда. Он недвижим, он дряхлеет между Пароходов, скинутых с учета, Плесенью одевших корпуса… Здесь живут между камней несвежих Катера с чиновничьей заботой Да скрипят ревизий голоса. Слово «смерть» печатал так легко ведь Дней войны отчаянный станок. Заградитель! Он отведал крови, Без нее он нынче занемог. И теперь он пуст, как барабан, Мин тяжелых старое изданье Цензор тишине обрек — и вот Никуда уже который год От таможни полосатой зданья, Якорного, ржавого шатанья — Крепок рук веревочных аркан, Тралер спит и видит сон пока: Он бродит, море шевеля, И всюду минные поля. Весь мир покрыт одной волной, И корабли идут стеной. За плеском плеск, и всё в огне — И флот прославленный на дне. Кто возвращается со дна? Опять над морем тишина. И море мирно, как земля, Но всюду минные поля. В порту над темною водой Очнется заградитель сонный, И весь дрожит палач седой, Предсмертной грезой увлеченный… А это только ветер в бок Его ударил и замолк… Между 1921 и 1923

428. НА ПЕРЕВОЗЕ

Под вечным ветром пристаней Бесилась цепь и лодка ныла, Озябший берег выносил Размах осенний через силу, Как будто мне ночлег в челне И вечный ветер — тоже мне. Гребец метнул и принял цепь С клоком веревки на кольце. Что толку спорить до поры — Челнок толкнуло из норы. А перевозчик рос и мыл Волной свои бока, И сердце падало с кормы, Как малый мяч, легко пока. И смылись комнаты, леса Забот и дум в толпе, Как бухт умерших голоса, А перевозчик рос и пел — Слова блестели, как в росе, Как росы в девичьей косе. Он пел, что радость — наша кость, Что в самых злых костях Вези весну, когда пришлось, Доедешь — всё простят, Что вечный ветер тоже мне Брат не случайный на челне. 1923

429. ТРАКТОР (Из набросков к поэме)

Пусть ливень льет во всей красе, Арканы молний вяжут дом, Щедрей, чем летом, грозы все, Колес разумный гром. Колес тенистый шаг — То трактор тешил высоту, То выкликал на бой овраг Мотор, как теплый тур. Он шел над зыбью лет, ведя Не перекаты палуб, — Он шел в блаженный пыл дождя Ровнять равнины вал. Как музыкант неутомим, Владея скрипкой-плугом, Дразнил он блеском луг и дым, Лазоревку над лугом. Буксуя воду, вертит сом Под плавником отборным, Буксуя в травах, колесо Всех плавников упорней. Ему без устали кричать От неба до тычинки, Что человек к полям опять Вернулся из починки. Он здоровеет, он растет Над ложью, хрипом, склокой Европ, парламентов, болот, В работу без упрека. Как рулевое солнце — так Сверяет шаг и ветер, И трактор — новая мета Через пролом столетья. 1923

430. ЧЕРНОВИК ХАРАКТЕРА

Из погребов мещанства, из подполий Любая юность движется с трудом: Сначала — пьянство, мускулам — приволье, А женщина является потом. И, как строгал рогатки детский ножик, Строгает страсть от головы до ног, Она собачью преданность предложит И, точно кошка, когтем полоснет. Но дальше рост характера не точен, Бюро блужданий справок не дает — Профессия осветит жизнь до точки, Где специальность мертвой упадет. Или война подарит выстрел, Гранатою снеся полголовы, И рыжий мозг индивидуалиста Забрызгает собрание травы. Не решены ошибки и обычаи, Обычными ошибками скользя. Года спешат и, фамильярно тыча, Внезапною ревизией грозят. И, как девчонки, дразнят: «Испытай-ка, Меня возьми, согни в бараний рог!» Стареет мир. Характер, как хозяйка, Идет и прячет юность под замок. Ее не отомкнешь ключом, Чтобы проверить лихорадкой голой, Довольно здесь — подумают еще, Что есть печаль в наш век веселый. 1924