Стихотворения и поэмы

409. ЗЕМЛЯ

Верть и круть, и кресты и гусли, Колокольный и брашный край, Буйность, жалость, бесстыдство, грусть ли, Лётом кречета через рай. Закрутиться, забыться, биться… За селом взмывает село. Эй, куда ты, не зверь, не птица? Чьим огнем тебя, Русь, сожгло? Закружило амвон кружалом, Всем мужьям живая жена, Жизни мало, и силы мало — Всё сначала, и всё до дна! <1919>

410. ДАВИД

…Марата нет… Париж перетолпился у окна. «Художник, ты позолотишь нам горе, Он с нами жил, оставь его для нас» — И смерть Давид надменно переспорил. Зелено-синий мягкий карандаш Уже с лица свинцового не стравишь, Но кисть живет, но кисть поет: «Отдашь! Того возьмешь, но этого оставишь!» Но смолкнул крик и шепот площадей… Триумф молчанья нестерпимо жуток. «Какую плату хочет чудодей?» — «Я спать хочу, без сна я трое суток». Он говорит, усталость раздавив, Но комиссары шепчутся с заботой: «Добро тебе, но, гражданин Давид, Зачем рука убийцы патриота?» «Шарлотта — неразумное дитя, И след ее с картины мною изгнан, Но так хорош блеск кости до локтя, Темно-вишневой густотой обрызган». 1919

411. ПУШКА

Арнольду Пек-Аменшильду

Как мокрые раздавленные сливы У лошадей раскосые глаза, Лоскутья умирающей крапивы На колесе, сползающем назад. Трясется холм от ужаса, как карлик, Услышавший циклопью болтовню, И скоро облачной не хватит марли На перевязки раненому дню. Циклопом правит мальчик с канарейку, Он веселей горящего куста, Ударную за хвост он ловит змейку, Поймает — и циклоп загрохотал. И оба так дружны и так согласны, Что, кончив быть горластым палачом, Когда его циклопий глаз погаснет — Он мальчика сажает на плечо. И лошади их тащат по откосу — Бездельников — двумя рядами пар, И мальчик свертывает папиросу, Кривую, как бегущая тропа. 1920

412. ЛАВКА

За ледяным стеклом зеленым Блеск сахарного, сладкого песка, И пахнет старым, высушенным кленом Прилавка гладкая доска. Кровавощекие томаты с полки На караваи хлебные глядят, И солнечные быстрые иголки Кули с мукой и солью серебрят. В углу святую строгую ресницу Пророк в лампадный пламень уронил, А за прилавком гладит поясницу Рука с узлами крепкосвитых жил. Неиссякаемы мешки и банки, Бессмертна хлебная теплота, Столетий громыхающие танки С окна не сгонят спящего кота! Лишь пламень побуреет у лампадки Да жилы загустеют на руке, Но вечен обруч огуречной кадки И пауки на темном потолке. Блаженные бродяги перекрестков, Чьи души — всем открытая сума, Рассыплют на негнущиеся доски За корку хлеба — золотые блестки, Пыль мудрую пытливого ума, Чтоб в бурями изрезанные лица Взглянул покой расчетливый скупца, Струящийся сквозь зубы и ресницы С божественно-дубового лица. 1920

413. «Товарищ милый и безрассудный…»

Товарищ милый и безрассудный, Разве не весело, что мы вдвоем? И дни легкоглазы, и ночи нетрудны, Когда мы странствуем и поем. Узлы дорог всё туже и туже, Но тебя не оставлю ветрам и дождям. Нет! Голод и зной, и ночлег и ужин, И улыбки и стоны — всё пополам. Мы оба горды, но ты справедливей, И глаза у тебя как добрый цветок, Мои волосы жестче и руки ленивей, И — прости — я почти со всеми жесток. Так наши жизни растут и крепнут — Всё больше правды, всё меньше снов, Когда же люди совсем ослепнут, Они скажут, что ты и я — одно. 11 декабря 1920

414. НАСЛЕДИЕ

Хрустят валежником трущоб медведи, Обсасывая с лапы кровь и мед; У нас от солнца, от вина и меди Звенящих жил, качаясь, мир плывет. Вскочить, отдавливая ноги спящих И женщин спутанные волоса, — Зовут, зовут угаром дымным чащи Сквозь прадедов глухие голоса. Шатаясь, мы коней бесцветных вьючим, Сшибаем топорами ворота, И ветер стонет под ногой могучей, Отскакивая зайцем вдоль куста. Берложий бой, где в хрипоте упорной Душа ломает кости и ревет, Не избежать мне этой правды черной, Косматых лап, впитавших кровь и мед? 1920

415. «Бывалый юноша — как поздний пешеход…»

Бывалый юноша — как поздний пешеход, Что не боится крика или тени. Вода в реке внезапная встает, Внезапно в нем родятся приключенья. Как от воды, мещанский день бежит От натиска бродяги молодого, Он знает войн придуманный режим, Журнальных битв пороховое слово. В толпе людей, дремучей, ледяной, Среди друзей, где откровенны лица, Своих волос лукавой сединой С достоинством он любит похвалиться. Земля и Жизнь — плоты из шатких бревен, Как бой — танкисту, сторожу — музей, Ему знакомы все биенья крови, Я враг его, но из числа друзей. 1920

416. СНЫ

Вот человек заснул на простыне Иль под кустом на сенокосе летом, Какой указчик двигает во сне Ему навстречу призраки предметов? Вдруг развернет неуловимый сад, Прозрачную игру зверей бестелых, Безводный бьет беззвучно водопад, И женщины взлетают роем целым. Но не люблю узоров на стекле, Бесплотное меня не чаровало, И всё же в сон последний на земле Я был бы рад вступить без одеяла. Привычкой жизнь я двигаю сейчас, И там я не смущусь пред небывалым, Как тот индус, что входит в первый раз В бульвары европейского квартала. Он потерял и слух, и глаз, и вес, Но всё до боли живо и знакомо, Как будто все виденья этих мест Он уже видел, только по-другому. 1920

417. «Наши комнаты стали фургонами…»

Наши комнаты стали фургонами, Заскрипели колес обода, — А внизу волосами зелеными Под луною играет вода. И мы едем мостами прозрачными По земле и по небу вперед. Солнце к окнам щеками кумачными Прижимается и поет. В каждом сердце — июльский улей С черным медом и белым огнем, Точно мы впервые согнули Свои головы над ручьем. Мы не знаем, кто наш вожатый И куда фургоны спешат, Но, как птица из рук разжатых, Ветер режет крылом душа. 1921

418. СИБИРЬ

Захлебывались, плыли молча Мамонты, оседая. И голосом волчьим Закричала одна, седая. Ковчежные бревна Раздались на Ноев глас: «Гибните, божии овны, Гибните, некуда взять вас!» И мамонт по корень бивни Всадил в ковчежную стену, Над черными спинами ливни Вздымали красную пену. На тридцать восьмое начало Дождь смешался со снегом — Последнего укачало И прибило к ковчегу. И сказал Ной: «Лежите Не рушимы ни огнем, ни водою» — И глаза мокрые вытер Спутанной бородою. …Помнит земля ходячие горы И длинные косматые шкуры. Оттого здесь ценится порох И люди тяжело-хмуры. Каждый знает, чего он хочет, Гордо носит дикие шрамы, И голос такой же волчий, Как у той седой и упрямой. Верст за тысячу ездят в гости, Только свист летит из-под снега, И в каждом осколок кости, Прободавшей стены ковчега. И, шершавым шагом меря Таежные тишины, Видят: тропы выбиты зверем С пятой десятиаршинной. И из рек, убегающих прямо, Так широко и плавно, Может пить только бог или мамонт, Приходя как к равному равный. 31 июля 1921

419. АНГЛИЯ

Старый дьявол чистит ногти пемзой, С меловых утесов вниз плюет, И от каждого плевка над Темзой Гулкий выплывает пароход. Тащится потом, хромая, в гости К жестокосой, бледнощекой мисс И без проигрыша бросает кости Пальцами увертливее крыс. Из дубовых вырубать обрубков Любит он при запертых дверях Капитанов с компасом и трубкой И купцов со счетами в руках. И они уверенно, нескоро В мире побежденном утвердят Свой уют, каюты и конторы И дубовых наплодят ребят. 1921