Судьба

«Сатыр, пойдем, я покажу тебе дом, где мы будем жить», — сказала дочь Луны.

Они подошли к серебряному дворцу.

«Вот мы и дома. Входи, не стесняйся».

Во дворце тоже было все из серебра — и мебель, и стены, и даже посуда, Не понравился Сатыр дворец.

Потом они сели за стол, уставленный разными блюдами. Но пища оказалась тоже прозрачной и невкусной, не было в ней ни соли, ни приправ. Даже лепешка светилась насквозь, как стекло.

Сатыр тут же за столом заплакала.

«Почему ты плачешь?» — удивилась дочь Луны.

«Хочу назад, на Землю».

«Это невозможно».

«Почему? Разве я не могу вернуться по той дорожке, по которой поднялась сюда?»

«Дорожки этой уже нет. Она превратилась в иней, снег и выпала на землю. Моя мать только один раз в своей жизни может спустить к старшей сестре такую дорожку. И теперь, если хочешь вернуться, жди, пока земляне проложат свою дорожку к Луне».

Сатыр еще больше расплакалась, узнав, что она никогда не сможет вернуться на Землю, которую так любила.

«Не плачь, Сатыр, — говорила дочь Луны. — Я поведу тебя к твоей иве, чтобы ты успокоилась».

Сатыр обрадовалась, взяла коромысло с ведрами и пошла к иве. Увидела свою ивушку и не узнала ее: листва с деревца опала, ветви оголились.

Обняла Сатыр иву и еще горше расплакалась.

«Почему ты теперь плачешь?» — опять спросила дочь Луны.

«Тоскую по родной Земле. Построят ли когда-нибудь дорогу на Луну?»

«Не знаю», — вздохнула дочь Луны.

«Тогда я никуда отсюда не уйду, буду ждать под ивушкой».

С тех пор так и стоит бедная Сатыр под деревцем, держа на плече коромысло с берестяными ведрами. Ее даже с земли видно.

…Луна закатилась за горы, вспыхнула утренняя заря. Медленно поднялось багровое солнце. Тумана не было. Утро выдалось тихое, солнечное.

После изнурительной дороги, продолжавшейся несколько суток, Семенчик, наконец, добрался до Березовки. Отсюда через станок Точильный ему нужно было попасть в Нохтуйск. А там уже и до Мачи рукой подать: переехал Лену — и дома.

Долгая зимняя дорога убаюкивает, скрадывая расстояния и утомительные часы ожидания. Нохтуйск показался внезапно — на левом обрывистом берегу реки. Только три дома — телеграфной конторы, ямского станка да богача Барсукова — крыты были тесом. На противоположном же берегу, в Маче, где жили главным образом русские, тесовые крыши венчали почти все избы. А жилища Шарапова, Юшмина и Петухова крыты даже жестью.

Мача! Семенчик привстал на санях, вглядываясь в сторону села, где жили близкие его сердцу мать и Настя… Как они там?

Усталые лошади с трудом взяли крутой подъем. Въехали в Нохтуйск. Над самым обрывом — старая бревенчатая церковь. Единственная улица тянулась вдоль берега, несколько переулков от нее вели к усадьбе Барсукова.

Сани остановились у крыльца ямской. Не заходя в нее, Владимиров скинул тулуп и пошел к телеграфной конторе. Хозяйничал здесь некто Ершов. Служба телеграфиста не помешала ему обзавестись крепким хозяйством. Новая власть Ершову не по душе, недаром конторщик часто заглядывал на огонек к мачинскому купцу…

Семенчик спросил, какие известия поступили от Каландарашвили, где сейчас находится следующий из Иркутска отряд.

— Не позже, как вчера выехал из Витима, — ответил телеграфист, настороженно поглядывая на приезжего. — В Нохтуйске будет через неделю, не раньше.

Поблагодарив за сведения, Семенчик вышел. «Что же, денька на три стоит задержаться, — подумал он. — Самому проследить, чтобы для отряда подготовили подводы и лошадей на смену. У матери хоть немного погощу…»

— Чайком побалуемся да тронемся дальше? — спросил ямщик, поджидавший его на крыльце ямской.

— Я съезжу на тот берег, в Мачу, — ответил «почтальон», — там и заночую. Не худо бы найти подводу.

— А что дашь, если свезу тебя туда? — спросил ямщик.

— Говори свою цену.

Мужику приглянулся подержанный полушубок, который Семенчик на всякий случай захватил в дорогу. «Сторговались» быстро.

Когда въехали в Мачу, ямщик обернулся к седоку:

— Куда везти-то?

— Вон к той юрте, возле оврага. — Семенчик указал на убогое жилище матери.

Когда проезжали шараповские ворота, он хотел попросить осадить разгоряченную лошадь, но смолчал. В одном из окон мелькнуло чье-то лицо. Семенчик не успел разглядеть.

«Не Настя ли?» — У него защемило сердце.

В купеческом доме уже вторые сутки гостил Федорка Яковлев. Он появился в Маче, как только отряд Толстоухова подошел к устью Учура. По расчетам Федорки недели через две толстоуховцы будут в Маче. За это время он, Федорка, должен позаботиться о пополнении отряда, который прибудет в эти места, и собрать побольше средств для нужд повстанческой армии.

Семенчика на ямской подводе увидел в окно сам Шарапов.

— Комиссар!.. Или померещилось?..

— Что вы там шепчете, Кузьма Петрович? — развалившись на кровати поверх одеяла, спросил гость.

— Похоже, что комиссаришка… Только что мимо ворот промчался.

— Который? Сынок Владимировой?

— Да.

Федорка кинулся к окну, но подвода уже проехала.

— Не хотел бы я с ним пока встречаться, — признался вислогубый.

— Не бойтесь, — храбрился Шарапов. — Может, это не он. — Купец покосился на дверь комнаты дочери и позвал: — Настя!

Федорка тряхнул головой, приосанился. Ему нравилась дочь Шарапова, и он всерьез подумывал о том, чтобы породниться с мачинским купцом. А не выгорит дельце, так он все равно не выпустит эту птичку.

Вошла Настя и, даже не взглянув на гостя, спросила:

— Звали, тятя?

— Сейчас мимо ворот проехала подвода. Не видала?

— Нет, тятя.

— Твой комиссар пожаловал.

Настя вспыхнула и опустила глаза.

Шарапов, подмигнув Яковлеву, продолжал:

— Сходи к Майе и разузнай. Может, это не он. Только по-умному сделай и не говори там лишнего. Ну, ступай.

Дочь молча вышла.

— Получим точные сведения, — потирая руки, сказал купец. — Комиссаришка сохнет по моей Насте. Увидите, непременно в провожатые навяжется.