Судьба

Майя ничего не ответила, потому что, как и Федор, знала — у них нет никакой возможности вернуться назад. За душой — ни копейки, раздеты, разуты, а впереди — вьюжная, морозная зима.

К бараку неторопливо шел высокий бородатый человек. Он остановился, стал смотреть в сторону Федора и Майи.

Подойдя, бородач спросил, обращаясь к Федору:

— Почему они плачут? Кто их обидел?

— Никто не обидел, — ответил Федор, криво улыбаясь. — Нам негде переночевать. Хоть на дворе ложись. Но ведь холодно, снег идет, а у нас ребенок.

Буйная борода русского шевельнулась.

— Почему в барак не идете? — спросил он.

— Нас оттуда выгнали.

— Кто?

— Урядник.

— Собака, — сказал русский и сплюнул. — Идите за мной. — Он подхватил самый большой узел и озорно подмигнул Семенчику.

«Свет не без добрых людей, — подумал Федор, идя за чернобородым, — Вот нашелся человек, который пожалел нас. Видно, дом у него свой…»

Но что такое? Бородач повернул к приисковому бараку, открыл дверь, широким жестом пригласил:

— Входите.

Федор растерялся, не решаясь переступить порог. Сзади стояли Майя и Семенчик.

— Так мы тут были, — сказал Федор. — Отсюда нас выгнал урядник.

— Я заплатил за койку, и теперь она моя. Хочу сам сплю, хочу вот ей с ребенком отдам. Кому какое дело?

Федор и Майя нерешительно вошли в барак, держа за руки Семенчика.

Чернобородый свернул свою постель и убрал с койки.

— Стелись, мать, ложись с сыном, — приветливо сказал он Майе. — А мы, мужики, найдем себе место. Барак большой.

Майя в знак благодарности кивнула головой, боясь опять расплакаться, и развязала свой узел с постелью.

Едва прикоснувшись к постели, Майя и Семенчик заснули.

Чернобородый принес в большой кружке кипятку и пригласил Федора пить чай. Федор не отказался. Они молча пили чай, поглядывая на койку, где спали Майя и Семенчик. Семенчик часто дышал через открытый рот, держась за мать. У Майи даже во сне лицо было страдальчески жалкое.

После скудного ужина чернобородый сгреб в охапку свою постель, разостлал ее в углу барака.

— Давай-ка, ложись рядом со мной, — сказал он, обращаясь к Федору. — Места хватит. Ты откуда приехал? — шепотом спросил он у Федора.

Федор вначале отвечал неохотно, потом разговорился и рассказал соседу, откуда он, почему и зачем приехал сюда с семьей.

— А меня везли на поселение в Якутскую область, — помолчав, сказал чернобородый. — Я по дороге сбежал…

Федор боялся переспросить, почему его сосед дошел до такой жизни, а тот не спешил рассказывать.

Помолчав, чернобородый опять сказал:

— А до этого пять лет гноили в Александровском централе. Думал, богу душу отдам.

«Арестант», — мелькнула у Федора мысль, у него похолодело в груди от страха. Рядом с ним лежит преступник, может даже убийца, от которого всего можно ожидать.

Чернобородый ненароком прикоснулся к Федору рукой. Тот вскочил, как ошпаренный.

— Ты чего? — удивленно спросил чернобородый. Голос у него был низкий, неприятный. — Ложись и не бойся меня, — помолчав, сказал он. — Я не волк, — и засмеялся тихонько. — Нашего брата нечего бояться, мы зла людям не делаем. Ты вот их бойся!..

Кого следует бояться, чернобородый не сказал, но Федор догадался, и что-то вроде доверия к русскому шевельнулось в нем. Он опять лег.

— Я ведь тоже не безродный, есть и дом у меня в Тамбовской губернии, и жена, и ребенок… сын. Девятый год пошел… Когда меня арестовали, он только говорить начинал: «Папа, мама…»

Сосед справа со стоном заметался на своей узкой койке. Койка противно поскрипывала. Слева кто-то громко заскрежетал зубами и тоже заворочался.

— Мне бы хоть одним глазом увидеть сына, хотя бы в щелочку, а потом можно и помирать… не страшно. Увидел вас сегодня и вспомнил своих… Где они там?.. Что с ними?..

Федору стало стыдно, что он худо подумал об этом душевном человеке. Но за что же его тогда в тюрьму посадили? Не может быть, чтобы такой человек кого-нибудь ограбил и убил? Не похож он на разбойника и вора.

— А в острог-то тебя за что посадили? — тихо спросил у чернобородого Федор.

Тот помолчал, повернулся к Федору.

— Об этом не спрашивают у арестантов, — уклончиво ответил чернобородый. — Один постесняется и не скажет, другой из-за боязни соврет.

Федор раскаялся за неуместное любопытство, но извиняться не стал, не знал, как это делается. Впрочем, русский сам сказал, что сидел в тюрьме, сбежал по дороге в ссылку, мог бы и сказать, почему с ним случилась такая беда.

— Тебе до этого приходилось жить среди рабочих? — спросил чернобородый.

Федор ответил, что он только собирается стать рабочим.

— Вот поваришься в нашем котле, узнаешь, за что людей сажают в тюрьмы, ссылают на каторгу. Давай поспим…

Утром Федор узнал, что человека, рядом с которым он спал, зовут Трошкой. По всему видно было, в бараке он пользуется уважением.

Барак напоминал огромных размеров конюшню, сырую и полутемную. Зимой и летом в ней стоял тяжелый смрад. Посередине помещения стояла длинная, почти в две сажени, плита. Она дымила. На плите обитатели барака кипятили чай, варили пищу. Над плитой на протянутых веревках висело тряпье, рваная одежда, портянки. От стен несло плесенью, сыростью.

Вокруг плиты, солено переругиваясь, толпились мужчины с котелками, чугунками, большими кружками. Каждый спешил согреть чаю перед уходом на работу.

За окном послышался топот конских копыт. От резкого толчка распахнулась дверь барака. Ее открыл ногой всадник, не слезая с лошади. Блеснули лакированные сапоги.

— Хватит дрыхнуть! — раздался крик, сдобренный ругательством. — Ну, выходи, живо!..

В бараке притихли. Один Трошка спокойно ответил:

— Дай поесть людям. Позавтракаем и выйдем на работу.

— Ну, ты, каторжник, — прикрикнул на Трошку всадник, — заткнись, чучело, не баламуть мне людей! Или плетки захотел?

Трошка хотел что-то сказать в ответ, но всадник ускакал. Дверь осталась распахнутой. В помещение потянуло холодом.

— Евстегнеюшка-то из кожи лезет, старается угодить хозяину, — отозвался кто-то из темного угла.

— Да ты смел в углу бормотать, когда его нет, — заметил Трошка, наливая в кружку чаю. — А когда увидишь, кланяешься этому мерзавцу, — говоря это, чернобородый достал из холщового мешочка хлеба, кусочек сыра и протянул Федору: — Восьми, покорми своих. Бери, не стесняйся.