Суровые дни

Провели четырёхъ, въ попонкахъ, съ подгороднаго конскаго завода.

При каждой лошади молодецъ. На каждой попонк длинное красное «К» подъ коронкой. Румяный, круглолицый, улыбающiйся, въ золотыхъ очкахъ, владлецъ выкладываетъ аттестаты и удостовренiя коннозаводства. Пару освобождаютъ: это производители. Съ улыбкой принимаетъ вледлецъ квитанцiи. Улыбается и полковникъ: знаетъ, что тысячные рысаки. Но теперь не время тонкихъ оцнокъ: нужна сила, а не секунды.

Вотъ такiе теперь нужны.

И вотъ выдвигаются - зври не зври, кони не кони. По десятку пудовъ на ногахъ - мохнатыя кувалды. Шею у груди не охватить руками. Гндые крупы въ чуть мерцающихъ яблокахъ, гора желзнаго мяса, - расперло ихъ. Вывернутъ эти крупы сотню пудовъ изъ грязи. Оскалъ чернорозовой пасти страшенъ. Крутые блки залиты кровью. А спины - широченнйшiя корыта.

Это тяжеловозы съ прядильной фабрики, шутя выворачивающiе въ осеннее бездорожье стопудовые воза съ хлопкомъ.

Совсмъ малютка передъ ними драгунъ-прiемщикъ, осторожно принимаетъ поводъ, осторожно выглядываетъ статьи. Чего ихъ глядть!

Издалека приглядывается фельдшеръ. Откидывается набокъ, потряхиваетъ головой полковникъ. Вотъ она, настоящая-то сила! И особенно четко, съ прiятнымъ потрескиваньемъ, отрываетъ полковникъ квитанцiи, разъ за разомъ семь разъ, и такъ же отчётливо передаётъ самому фабриканту и пожимаетъ руку: они знакомы.

И опять «мыши»… Теперь он совсмъ мелкая мелочь посл этихъ зврей. Но изъ нихъ уходятъ крпкiя къ коновязямъ.

– На овс разойдутся!

Скачетъ съ присвистомъ на поджаромъ и тонкомордомъ рыжемъ цыганъ. Сидитъ на рогожк вмсто сдла, вертитъ-крутитъ верёвочными поводьями, гикаетъ, сверкая зубами, ставитъ рыжаго на дыбы въ тсномъ мст, крутится на заднихъ ногахъ, показываетъ «фигуры». И цыганъ, и жеребчикъ забрызганы по уши жёлтой грязью - должно быть, летли по просёлкамъ. Посмивается зубами цыганъ, покашиваются мужики. Откуда досталъ такого жеребчика? Можетъ, и свелъ гд…

– Йей, дорогу!
– дерзко кричитъ цыганъ, позванивая серебряными яйцами-подвсками на груди, на синемъ кафтан, и короткимъ галопомъ выкидывается къ столбу.

Но тутъ его шашкой по каблуку осаживаетъ полицейскiй: чередъ знай!

Что-то сильно напираетъ народъ на столъ, городовые и стражники не занимаются своимъ дломъ. Сбились и лошади, видны ихъ головы изъ-за хозяйскихъ плечъ.

– Не понимаю!
– кричитъ полковникъ, - не слышу ничего! Какая неправда?

– Неправда вышла… неправда… - волною проходитъ по толп и гудитъ въ глубин площади.

Сзади напираютъ сильнй, переднiе совсмъ вылзли съ лошадьми, разстроили длинные ряды круповъ.

– Тише!
– кричитъ полковникъ, приподымаясь.
– Полицiя, держать порядокъ!

Стоитъ передъ столомъ высокiй мужикъ съ чахоточнымъ лицомъ, глаза въ красныхъ кругахъ, запавшiе, щёки втянулись подъ скулы, борода рденькая, сивая; держитъ въ кулак картузъ, козырькомъ стучитъ себя по груди; говоритъ глухо, чуть слышно. Его лошадь, чалая, низенькая, съ прорзанными ушами, взята. Прiемщикъ ввернулъ ей въ гриву значокъ.

– Говори громче!
– нетерпливо кричитъ полковникъ, наваливается на столъ и прикладываетъ ладонь къ уху: - недоволенъ, что-ли?

– Мы ничего… - глухо, точно икая, говоритъ мужикъ, - такой законъ, всмъ надо. А вотъ это… какъ нашъ старшина клячу привелъ мненую, а дома у его буланыхъ пара… Это негодится! У государства вс равны!

Елкинскiй старшина, Ворочулинъ…

Гудятъ, напираютъ.

– Тише!
– кричитъ полковникъ, стучитъ кулакомъ.
– Полицiя, старшину сюда!

– Старшину-у! Ворочулина, старшину!

Голоса ищутъ по всей площади, нащупываютъ. Нашли.

– Идее-отъ!.. голову лысую несетъ…

Старшина идетъ, опустивъ голову, безъ картуза, срый съ лица, еще боле срый отъ чёрной бороды скребочкомъ, въ срой поддевк лавочника. За нимъ зелёно-блдный урядникъ, отыскивающiй трусливыми глазами сидящаго съ края стола исправника. Весь столъ разсматриваетъ старшину въ упоръ, въ угрожающей тишин.

– Ло-шади есть… бу-ланыя?!
– пронизывая взглядомъ и отдляя слова, спрашиваетъ полковникъ и счетъ ладонью.

Старшина силится подобрать прыгающiя помертвлыя губы, - вотъ-вотъ упадетъ: кружится у него голова. А сотни глазъ накаливаютъ ему спину, жгутъ.

– Такъ точно, есть, ваше высокоблагородiе… простите… - чуть слышно бормочетъ старшина, глядя въ картузъ, точно видитъ тамъ жуткую свою участь.

– Телеграфировать губернатору!
– бросаетъ полковникъ въ сторону поднявшагося исправника.
– Подлеца подъ арестъ, лошадей отобрать!

Пшелъ!!

И по всей тысячеголовой площади, переливаясь въ углы, отдается единый, глубокiй, довольный вздохъ:

– А-а-а…

И надолго по чайнымъ и трактирамъ и потомъ по всему узду и по губернiи пойдетъ тысячеустый говоръ о старшин, мошенник-старшин, пар буланыхъ и справедливомъ полковник.

Льётъ дождь. Наскоро поставили рейки и натянули холстъ надъ комиссiей. Сильнй и сильнй льётъ дождь. Поливаетъ тысячи мужиковъ, тысячи лошадей. Валитъ острый паръ съ обтянувшихся подъ дождёмъ глянцовитыхъ хребтовъ и круповъ. Сила какая ихъ! И правъ былъ мужикъ, остановившiйся съ верёвочной обротью на перекрестк и выкрикнувшiй, поглядвъ на концы:

– Кольки жъ у насъ силы-то лошадиной, мать ты моя-а!..

__________

Ночью, поздъ за поздомъ, тронулась эта сила въ невдомое.

Храпли и бились кони, упорно не желая входить по зыбкимъ мосткамъ въ темныя дыры вагоновъ, боясь темноты, боясь безпокойныхъ фонарей и тревожнаго блеска желза. Съ завязанными глазами, заносясь и вскидываясь, бомбами влетали иные кони въ вагонъ, оскаливая зубы, стараясь сбить втягивавшихъ ихъ привычныхъ, лихихъ драгунъ, позванивающихъ шпорами. Глухо стучали въ настилъ вагона, ржали и заскались. Вопросительно вглядываясь, тихо-покорно входили трудовыя, бывалыя. Ведутъ - надо итти.

И часто разсказывали потомъ и вспоминали хозяева, какъ ихъ лошади плакали. Плакали и иные хозяева: привыкли, жалко.

РАЗВЯЗА

Каждый вечеръ бабка Настасья заноситъ въ усадьбу молоко изъ деревни. Приходитъ она съ невсткой, придурковатой Марьей, становится на порожк кухни и начинаетъ монотонную старушечью воркотню. Она сухая, сгорбленная, совсмъ маленькая, и не врится, что когда-то была высокая и такая, что, бывало, никто не пройдетъ, не взглянувъ, когда была двкой. Такъ заляпала и забила её суровая жизнь. Голосъ у ней разбитый, напоминающiй звяканье треснувшаго горшка: по груди били; едва-едва видитъ свтъ блый: по голов били и много плакала. Невстка ея не придурковата, какой её считаютъ: запугана она, и пугливая душа ея гд-то бродитъ - вн жизни. Она больше молчитъ, крутитъ пальцами и глядитъ въ землю.