Суровые дни

ОЖИДАНIЕ

Вс ждутъ и вс въ ожиданiи.

Это чувство томительно. Знакомо оно и природ. Бываютъ такiя долгiя непогожiя осени, когда и скотина въ хлву, говорятъ мужики, закиснетъ и перестанетъ кормиться, когда терпливыя къ неуюту галки начинаютъ ронять запрвающiя отъ сырости, слабющiя перья, а лошади болютъ ногами.

Когда льютъ осеннiе дожди, киснутъ дороги, а мокрый и грязный неуютъ съ воемъ носится по пустымъ полямъ, - ждёшь, не дождёшься, когда же, наконецъ, закурится, заблетъ и закуётся эта непокрытая грязная нагота. Близится, наконецъ, желанное. Падаютъ инеи, морщатся въ багровыхъ закатахъ лужи, уходятъ втры. Хлюпающiя дороги стали твердй, звончй. Дали ясны, тихи. Небо въ ночи засыпано золотымъ горохомъ. Воздухъ тонокъ необычайно. Чутка тишина, какъ никогда.

Близится блый покой. Какъ лса затихли! Они ждутъ. Даже уцлвшiе листья чуткихъ осинъ не дрогнутъ. Когда же? Можетъ-быть, ещё долго?

Можетъ, опять зашумитъ и завоетъ въ лсахъ, опять раскуются и поплывутъ дороги? а дождь зацарапается по крышамъ, по стнамъ, по окнамъ… а небо потеряетъ звзды?.. И кажется, что избитыя втрами придорожныя берёзы большаковъ уже готовы хлестаться и безнадёжно ронять свои зыбкiя плакучiя втви. Нтъ и нтъ всё ещё крпкаго свтлаго покоя, прочно накатанныхъ блыхъ дорогъ, розоваго разсвта, скрипа и хруста и ночного сверканья блой земли…

Бываютъ такiя томительно-долгiя непогожiя осени. Такъ же тяжелы и мутны срые дни ожиданiя.

Здсь, въ поляхъ, эта пора ещё не наступила. Ещё шумятъ по лсамъ втры, не особенно надодно падаютъ дожди. Много ещё краснаго и жёлтаго золота по опушкамъ. Дороги ещё не слишкомъ развихлялись. И не родилась ещё тоска по блому покою. А вс ждутъ и ждутъ въ наступившемъ затишьи.

Отгремли неурочные позда; отъхали вс, кому нужно было отъхать. Далеко шумитъ военная гроза, не докатываются сюда ея ширящiеся волны. Лобовые осенняго призыва уже погуливаютъ въ рекрутахъ, шапкахъ и башлыкахъ. Ходятъ по лсу смягченные далью и глушью звуки прощальной гармоники-двухрядки. Оборвутся, - точно прислушиваются къ чему, ждутъ.

Въ богатой усадьб, недавно отдланной заново, посл женитьбы старшаго сына на миллiонерш, - издалека съ луговъ виденъ блый домъ, островерхая церковь и багровые клёны, - горе. Длинной, всё цапающей рукой захватила война и эту усадьбу. Говорятъ, старая барыня ждётъ со дня на день тло своего сына, офицера-кавалериста, недавно женившагося.

Его гд-то похоронили, въ земл нмецкой. Родные ищутъ.

– Постелю ему постлали… - разсказывалъ каменьщикъ Иванъ, неожиданно трезвый и мучающiйся, - склали на совсть. А вотъ помянуть не придется… Не осталось ли, часомъ, у васъ какой водчонки?..

Говоритъ шутливо, какъ посл обычной работы. А сейчасъ, вдь, приготовлялъ новое мсто въ семейномъ склеп для «молодчинищи».

– Судьба-то наша! Передъ Петровками я имъ каминъ выкладалъ… - говоритъ Иванъ.
– Выкладалъ я имъ каминъ теракотный, швецкiй. А Алексй Семенычъ, вотъ котораго убили на войн, все смотрлъ съ супругой, какъ я, значитъ, выкладалъ… Мо-лод-чини-ща! Солидный изъ себя, тяжелый. И, какъ сказать, въ пиджак былъ… не воейный были, а запасной, прапорщикъ. И жена у него тоже со-лидная, прямо - портретъ. И говоритъ мн покойникъ: - «Ты, Иванъ Иванычъ, клади на совсть, не мошенничай. Мы съ женой тепло любимъ!» И её похлопываетъ по плечу.
– «Я теб сейчасъ поднесу, только ты каминъ мн облепортуй въ самый разъ!» Ну, никогда не обманывалъ. Скажетъ - поднесу, ужъ поднесётъ безпремнно. Такъ я ему цлу недлю клалъ, а онъ мн всё подносилъ. Ну, ужъ и склалъ имъ! Вотъ теперь клалъ для нихъ склепъ, - такъ вотъ, какъ живого видлъ, какъ онъ самъ мн подносилъ. Вотъ она, война-то что идлаетъ! Думано ли, гадано ли!

Многiе входили въ усадьбу глядть новое мсто въ подвальномъ этаж вотчинной церкви, задланномъ старой ршёткой, съ неугасимыми лампадами, фарфоровыми пасхальными яйцами, изъденными пылью, и усохшими вниками. Въ большомъ, заново отдланномъ дом живетъ теперь только одна старая барыня, сидитъ безъ ногъ цлые дни въ кресл и ждетъ, ждетъ. Ежедневно приходитъ къ ней батюшка и пытается утшать. А у самого три сына, вс учителя, тоже ушли, - подучаются пока военному длу. Батюшка успокаиваетъ старуху, а самъ безпокойно ждетъ, самъ мятежный. Теперь онъ уже не можетъ говорить спокойно, какъ говорилъ обычно. Онъ тычетъ пальцами, глаза горятъ, весь онъ возбужденъ страшно.

– Да!
– кричитъ онъ, впиваясь во всё острыми черными глазами.
– Ошибался, а теперь прямо говорю! Жиды - красавцы, поляки - красавцы, а нмцы - стервецы… надо ихъ съ лица земли, стереть эту пакость!

Бгаетъ въ зелёномъ подрясник, тычетъ пальцами и громитъ нмцевъ всякими словами.

– И сотрутъ!
– кричитъ онъ и выхватываетъ съ полочки, роняя троицкiе листки, календарь.
– Вотъ-съ, читайте-съ! Хоть господинъ Брюсъ и не всегда правильно говорилъ, а теперь это будетъ, будетъ, будетъ! Увидите!!

И тыча пальцемъ, читатетъ по складамъ, съ великой увренностью въ голос:

– «Произойдетъ… великая перемна… въ нкоторомъ знаменитомъ… знаменитомъ!!? государств!» Во-отъ оно! Вотъ-вотъ-вотъ - пере-м-на-то!

Будетъ емуперемна! Всё перемнятъ, всё! Я бы этого мошенника на необитаемый островъ засадилъ! Вдь это антихристъ!

– Да будетъ теб, отецъ… расходился!
– унимаетъ его попадья.
– Съ мсяцъ всё такъ: изъ церкви придётъ и ругается. Что толку отъ твоего крику!

– Такое всмъ безпокойство причинилъ, а!? Мошенникъ, а не кайзеръ!

Теперь этотъ батюшка успокаиваетъ барыню. Какъ онъ её успокаиваетъ!

Въ пять часовъ вечера, когда приходятъ газеты, на почт не протолчёшься. Приходятъ издалека и каждый день, изъ-за десятка верстъ, посылаютъ ребятъ. Изъ брезента вываливаютъ огромныя пачки газетъ.

Этого никогда не было. Макаръ Иванычъ, старый почтовый начальникъ, говоритъ съ сомннiемъ:

– Понятно, у каждаго тамъ свой человкъ… но только ужъ и не знаю, какъ сказать… ужъ очень шибко пошла газета!

И смотритъ опасливо. Самъ онъ выписываетъ «Колоколъ».

Десятки рукъ тянутся за ршётку, упрашиваютъ начальника не тянутъ.

Добиваются писемъ, но пока немного приходитъ этихъ писемъ со штемпелями полковъ. Здсь и старухи, и бородатые мужики-отцы, и робкiя двушки, и затаённо ждущiя, пытающiя тревожными взглядами молодухи.

Спрашиваютъ старичка-почтаря:

– Ну, какъ у насъ тамъ… чего пишутъ-то, Макаръ Иванычъ?

– Хорошо пишутъ, а лучшаго подождемъ.

Говоритъ бодро и бодро понукаетъ подручнаго.

По воскресеньямъ у желзнодорожнаго перезда, подъ полустанкомъ, собирается толпа, больше - женщины. Стоятъ, прислонившись къ заставной балк перезда, ждутъ позда. Всё больше молодыя лица, здоровыя, съ тревожнымъ блескомъ въ глазахъ. У многихъ мужья на войн. Многiя ещё не имютъ отъ нихъ писемъ. Стоятъ и ждутъ, поплёвывая подсолнушки, - не выпадетъ ли счастье, не сойдётъ ли съ позда солдатъ, отпущенный на короткую побывку. Въ первое время бывали случаи. А теперь, должно быть, уже всхъ погнали, - никто не прiзжаетъ. Вотъ, говорятъ, раненыхъ скоро будутъ отпускать на поправку. Много прошло съ ними поздовъ. Больше ночами проходятъ здсь.