Свет на теневую сторону

Отец Севы был старый чекист, оставил молодым полуразвалившийся дом, чтоб они научились хозяйничать, уважать землю. А сам с женой получил квартиру в городе.

Вера и Миша, ведомые впереди Дружком, вошли во двор.

Жена Севы, миловидная Галя, в джинсах с декоративными заплатами мучилась над помидорами. Подняв лицо, улыбнулась и продолжила дело.

Сева, нагнув голову, появился на пороге своей пристройки-мастерской со стеклянным потолком. Грудь его была измазана глиной. Помолчал в знак приветствия, с довольным лицом нагнул голову под притолоку и вынес впечатление от гостей опять в мастерскую.

Вера присела на лавку ждать. Ходило за двумя немногословными людьми эхо, повторяя их дыхание, роились звуки от невидимых в траве предметов: вёдер, леек. Ветерок уносил их звяканье с лаем пса в сырую приокскую пойму.

Галя вымыла руки, надела юбку, прошла в комнату. Голосок у неё был как у карлицы, хотя рост высокий и сама стройная. Тоже была художницей, но заказы брала редко. Сева не разрешал лишний раз ходить в царапкоп и рыцарски берёг жену от пустой работы.

Сева был чеканщиком, скульптором, живописцем, хотя никаких специальных учебных заведений не кончал и не так мастеровит, как Юра Жилкин.

Недавно Севу избрали парторгом.

Отец приучил его к жизни простой, к разумному самоограничению, но не сказал, как ему воевать за правду, потому что раньше она была понятна и чиста, как новорожденный ребёнок. А сейчас правда-матка обросла бородой давних грехов. И сколько Сева не толковал отцу: «Жизнь – это не пафос, а здравый смысл, – оба делали вид, что друг друга не понимают. – Написал стенд или лозунг, – получай рубли!»

Однако по всем приметам семья Пересеевых была счастливой. Везде чувствовались руки Гали, расшитые куклы в цветастых одеждах, занавески в декоративных заплатах, лоскутные покрывала и абажуры. Кусочков ткани часто не хватало, чтобы сделать дом достаточно уютным.

Бывают такие семьи, которые живут, не страдая от излишков или недостатков ума, таланта, материальных благ, не задевая никого своим существованием, не задетые духом соперничества.

Долговязый Сева отложил работу, надел свежую рубаху, поднял белый воротник и сел как граф задумчиво пить с гостями чай.

Но в работе Сева был болезненно застенчив, кропотлив до самоистязания, – не доверял себе. Помочь бы ему профессиональным советом, – подумала Вера. Однако все невнятные варианты его эскизов казались жене гениальными.

– Сева, можно после чая мы посмотрим, что ты делаешь в мастерской?

Он отрицательно покачал головой.

Этот просмотр для него, – догадалась Ветлова, – как идти к зубному врачу. Вдруг зуб вырвут. Пускай уж болит.

Чай пили молча. Маленький сын Ефим тянул из блюдечка. На столе кроме пустой сахарницы было немного масла в керамической мисочке и свежий черный и белый хлеб, показавшийся Вере и Мише очень вкусными.

– Ой, у меня же молоко есть! – спохватилась Галя. – Будем пить чай с молоком, – неестественно пискнула Галя. Наделала у стола всяких мелких заботливых движений, будто играла в премилые куклы, где песок, это – сахар, вода – молоко, и принесла настоящее вкусное молоко.

Худышка Ефим налил молоко в блюдечко, чуть подлил из чашки чаю:

– Чтоб горячей было! – и, нагнувшись, стал с удовольствием пить из блюдечка.

Миша понял, что молока мало, сказал, что кипячёное не любит.

– А это не кипяченное. Пей! – и налила в стакан. – Надо пить, а то будешь худой, как Ефимка. Мы молоко любим, но здесь деревни теперь нет, – худо.

– Наверное, у вас заварушка в доме? – догадался Сева по невесёлому виду Ветловой.

– Тогда оставайтесь у нас до утра! – предложила с подъёмом Галя. – Места много. Отдохнете, у нас тут дача. Можно и к Оке сходить. А завтра на Полотняный завод в пушкинские места съездим.

– Жилкин без вас не пропадет, – заверил Сева. – Крепче любить будет. Выпил, наверное, малость? А вообще, сказать на чистоту, Жилкин твой, надежный и тебя не предаст! Я людей на расстоянии чую, как мой пес Дружок.

– Верно, Сева мой никогда с дурным человеком в дом не придёт, – сказала Галя голоском карлицы. – У него особый нюх на людей.

– А помнишь, – возобновил Сева, – как ты из Москвы приехала с сыном. Стояла во дворе с вещами, думала, что у тебя в квартире бандиты наверху. Запомни, твой муж с бандитами дружбу не водит, – тогда у вас в доме будет всё окей. Поняла?

– Поняла, – кивнув уныло.

– Филипп тоже не бандит, хотя, делец порядочный. Но он старается не только на свою выгоду, а ещё на пользу фонда, в этом есть здравый смысл. – Потом…, – Сева решил сейчас принципиально во всем разобраться, – Жилкин как-то мне говорил, что ты не уважаешь его работу. Говоришь, что он у нас не творчески работает. Почему?

Вера пожала плечами.

– …Я бы тоже хотел заниматься сто лет творчеством и в одиночестве, а не производственной работой. Были бы условия.

– А стеклянный потолок? Ты же его для творчества создал!

– Вот-вот… – Вот Галина моя уже третий год пишет портрет Пушкина в собственной интерпретации. А я создаю ей условия.

Сева в раздумье поскреб подбородок:

– Знай, Юрка твой самый сильный здесь художник. Он приехал к нам сюда одним из первых с высшим образованием. Суриковец. Как же он может не творчески работать? А что выпивает, это ты виновата. Вот Галка моя, например, на меня пожаловаться не может. Галь? А?

– Сева, ты же у меня вообще, самый-самый…, – Галя, скрестив на груди руки, привалилась бюстом к столу и, чтоб не сказать ничего лишнего, держала себя ладонями за локти, зажав переполненную вздохом грудь. – Когда он выпьет…, – проронила Галя, чуть раскачиваясь от смущения, – он такой паинька, ласковый, что я и не сержусь. …И от него крабами пахнет.

Сева докончил:

– А ты, Ветлова, вообще хочешь сухой закон среди художников издать. К своему Юрке принципиальная слишком, если говорить по-житейски.

– А если не по-житейски? – пытаясь подавить раздражение.

– А как? Разве женщина может не по-житейски рассуждать? У нее мозги, – сделал он ударение на букву «о», – мозги по-другому устроены. Или она тогда не женщина вовсе. А когда говорит с трибуны, это вообще противоестественно, потому что реванш хочет взять. Только Юрке своему навредила. – Сева тяжело вздохнул и продолжил:

– Ведь ты сама на своего Юрку узко смотришь, – для семьи, для дома, чтобы был портативный, хорошо складывался в твою трехкомнатную квартиру. А он художник, человек вольный, должен жить впечатлениями. И вы подходите к друг другу, могли быть хорошей парой. А житейские неурядицы, прежде всего, от женщины зависят. Вот я свою Галку в фонд раз в месяц пускаю, и у нас в доме мир, тишина, порядок и всё по-житейски. – А мы будем воевать с императором, – Жилкин, я, Григорий Бурлаков. Им надо непременно возвращаться в худсовет.