Свет на теневую сторону
Шрифт:
– А ты? – спросила Вера.
– О, мне ещё добирать и добирать. Я ничего истинного в жизни пока не испробовал. Мне многое недоступно.
– Как добирать собираешься? Черепашьими шагами?
– Зачем, людскими, с народом заодно. Я в них вливаюсь, и отлиться мне некуда. Разве что в монастырь? Теку попутно, а они меня пока не слышат. – Гриша вздохнул и продолжил, – Зойка талантливей меня. Дочь вся в мать, но тоже хроник. Женщины вообще живучей. Их естество не подлежит инфляции. А от меня одно название осталось, Плюшевый.
– Ты самокритичен слишком.
– Раньше, может быть,
– Может у нас тот факт загнивания на корню ещё в детстве произошёл. Не так родители цветок свой поливали, обильно слишком, – изучая Ветлову. – Ну как, Вера, балована подливками, к ним в Москву теперь подашься? Страшен я тебе? Но ещё надеюсь на воскрешение. Воскреси! – в глазах блеснул дерзкий вызов. – Губы у тебя слишком безвольные. Не с ними тебе воевать. – Встал с дивана, зашел сзади неё за стул. – Дай, поцелую хоть раз! – разнимая от лица её руки.
– Гриша, ты с ума сошел!
– Почему? Ты разводишься, я развожусь. Семейная жизнь для женщины главная опора. Что дальше делать думаешь?
– Ударю тебя по лицу, чего бы мне очень не хотелось.
– Для такого поступка ты слишком добрая. Брось меня дурачить. Ты же не святая. Со своим Юркой давно, наверное, не живешь. – Он ловко, с неожиданной силой поднял её подмышки и хотел перетащить на диван. – Женщина, воскреси!
– Гриша, ничего подобного я не ожидала! Хотела бы тебя уважать! Слышишь, отпусти, …я люблю Гулова.
– А…, – Гриша сразу сел. – Я бы тоже хотел уважать всё человечество.
Ошарашенная новым конфликтом, не в силах идти, Вера села перед ним на стул, желая убедить себя только в одном, что Гриша, человек не такой уж скверный.
– Люби его! Что передо мной сидишь? Что ж не к нему пришла, а ко мне? Люби! Где он? А я могу хоть завтра все мосты сжечь и капитальный ремонт забросить. Поехали в Москву! …Только я тебе не нужен, – он поморщился и закурил. – А тебе острастка впредь, – с Жилкиным не разводись. Ещё не на такого лохматого, как я, напорешься. И не отпустит.
– Григорий, кто пришёл? – раздался голос Зои из соседней комнаты.
– Разве она не в больнице?!
– Спит третий день, – сделав скучное лицо.
Зоя в ночной рубашке и с котенком на руках появилась на пороге. Пыталась улыбнуться отечными глазами, но лучики вокруг глаз пошли усталые:
– Я тут приболела немного. Сейчас чайник поставлю…
– Нет, нет, меня сын ждет внизу. Может тебе что помочь?
Зоя села на стул, запахнув халат, и закурила:
–…Выгони его! – указав на Гришу. – Плюшевый меня обворовывает. Этого ещё никто не знает в фонде, как он всю жизнь меня использует. Лишил всего – собственного имени, мастерской. Сказал, что мне ни к чему вступать в союз, потому что все мои лучшие
работы приписал себе. Незачем, говорит, мне лезть в это пекло, воевать с «императором». Достаточно его собственного участия в худсовете. – Она сделала глубокую затяжку сигаретой и закашлялась. Раньше Вера не видела, чтобы Зоя курила.– Теперь Гришку из худсовета выгнали… Когда-то он подавал большие надежды, был талантливей меня. Теперь занимается ремонтом. А мне сидеть с ним в бесконечной разрухе, – не ад? Он будет неизвестно где шляться, неизвестно кого водить в мастерскую, а я сиди дома и эскизы ему готовь!
– Ты же сама хотела оригинальничать в пошлейшей производственной халтуре.
– Вот ты какой, вот какой стал! Всю черновую работу делаю за него, а у меня даже пенсии хорошей не получится.
– Пошли, Ветлова, провожу тебя до троллейбуса, – сказал Гриша.
– Я не собираюсь с тобой идти!
– Иуда! Никто не знает твоего истинного лица. Но я всю жизнь молчала из-за своей болезни. Боялась тебя потерять. – Зоя ясными глазами смотрела на них. – Если бы я не верила Ветловой…
Мучительная неловкость и сочувствие к двум одарённым художникам не покидало Веру. Выручил Миша, появившись на пороге:
– Мам, ну, сколько тебя ещё ждать?
– Сейчас идём. Зоя, может тебе что помочь?
– А, – Зоя махнула рукой, – здесь никто и ничем не поможет! Вот лучше буду себя чувствовать, найму людей и сама закончу ремонт. От одного ремонта с ума можно сойти. – Потушила сигарету и вернулась к себе в комнату.
– Мы пошли, – сказала Вера.
– Иди, иди, голубка мира. – Гриша вышел на площадку и добавил в лестничный проем. – Ветлова, не бери в голову и умей прощать. Я их никогда не брошу. Без меня они…, а…, – махнул безнадёжно рукой и закрыл за собой двери.
– Мам, – Миша взял её за руку, – почему ты всегда молчишь?
…Вера не заметила, как они сели на автобус, миновали детский санаторий, в котором работала Серафима Яковлевна. Сошли на остановке, оставив позади городок Анненской больницы, и оказались под небом в высокой траве, где затерялся впереди ещё не снесенный деревянный домик.
– Мам, а про папу знаешь, что бабушка мне говорит, чтоб я не молчал, как ты, когда он выпивший, рассказывал ему что-нибудь…
От Веры отскакивали холодные искры, как от камня.
– Мам, почему всем плохо и никто ни в чём не виноват?! …Или обратно, все виноваты – и ты, и я, и папа, и даже бабушка и дедушка, и все молчат. Вот и получается, как вор – правду скрал.
– Скрыл.
– Я боюсь быть вором. Мне пионервожатая говорила, что я ехидный и скрытный. …А правда у всех точь-в-точь похожая?
Вера вдруг прислушалась к сыну:
– …Чтобы было точь-в-точь, надо подниматься по высокой-высокой лестнице и найти Правду Общую. Тогда пойдет от неё повсюду большой свет.
35. Пересеевы.
Потянуло влагой от Оки. В одном из домиков жили Пересеевы. Дорожки едва заметные в траве вытоптали они сами, их старый лохматый пес Дружок и давно нечесаный увалень кот.
Кто-то приоткрыл у дома калитку, и Дружок весело побежал их встречать.