Свет проклятых звёзд

***

Молчание нависало над головами собравшихся для разговора Нолдор, заглядывало в глаза, проникая в души, парализуя тела, лишая голоса и способности мыслить.

Еле слышные звуки арфы, призванные нести радость и спокойствие, отдавались глухим эхом, словно увязая в пологах шатра, как в трясине.

— Королевство ты построил на чужой беде, — вдруг очень неприятно произнёс Турукано, глядя почти не на отца. — Это хорошая песня, Аклариквет. А то, что ты сейчас играешь, я не узнаю. Новое творение? Кого воспоёшь на этот раз?

Менестрель улыбнулся, не поднимая глаз.

— У этой песни пока нет слов, — мелодично произнёс он.

— А, ясно, — принц чувствовал, что надо остановиться, но не мог, — не было приказа писать стихи. Это ничего, скоро будет. Подробное описание того, что надо сделать!

Нолофинвэ не смотрел в сторону сына. И пусть речи Турукано были крайне неприятны, они всё же принесли пользу, нарушив затянувшееся молчание.

— Я всегда готов выслушать каждого подданного, — спокойно начал говорить король, придвигая к себе большой лист бумаги.

— А как насчёт семьи? — снова напал принц, придвигаясь к отцу вплотную. — Или, может быть, ты лучше знаешь, что нужно не только королевству, но и каждому лично?

— Турукано Нолофинвион, — поднял глаза от записей король, — в чём конкретно, по твоему мнению, я не прав? Я готов выслушать тебя как сына, как одного из моих военачальников и подданного. Как высокородного эльфа и как отца. Ты можешь высказываться или писать от имени любого из своих общественных положений или всех сразу. У меня лишь одна просьба: говори по существу, а не задирайся, словно невоспитанное дитя.

— Моим воспитанием должен был заниматься отец, — усмехнулся принц, — а чем был занят он? Перетягиванием короны нолдорана, которая ему не могла принадлежать?

— Сын, — Нолофинвэ очень медленно и практически незаметно глубоко вдохнул. Выдохнул. — Все свои претензии ко мне изложи в письменной форме, будь так любезен. Сейчас мы собирались обсудить совсем иное.

— Что, например?

— Турукано Нолофинвион, жду от тебя письменное изложение твоих желаний. А нам, в первую очередь, надо понять, где селиться, и есть ли здесь свободные территории. Если же нет, то на каких условиях возможны союзы.

Полог шатра отодвинулся, вошёл Глорфиндел, держащий с дюжину огромных свитков. Ощутился запах дыма.

— Действия врага, — с порога заявил воин, — можно расценить, как отказ от войны с нами. Моргот устрашился нашей мощи и спрятался в своей твердыне, крепко-накрепко заперев врата. Да, я это не придумал, а прочитал. В летописи, что сейчас составляется. И моё слово таково: летопись пусть остаётся летописью, а мы будем воевать не с трусливым слабаком, а с сильнейшим из Валар. Осталась самая малость: понять, как это делать.

Нолофинвэ промолчал, позволяя договорить своему полководцу.

«Его слова, — не подавая вида, насмехался про себя король, — ничуть не менее лживы, лицемерны и далеки от истины, чем летопись, рождаемая пером юного книжника. Правда в том, мой благородный герой, что абсолютно все собравшиеся здесь ждут обещанной награды. И даже ты, с жаром рассуждающий о великих подвигах, Лаурэфиндэ. Что есть воинская доблесть без должного поощрения? Надолго ли её хватит?»

Однако, посулить дары было легко, а измученные дорогой через льды эльфы готовы были верить в любую красивую ложь. Но путь в Средиземье окончен, и теперь пора выполнить обещания, а заодно отвлечь внимание народа от провала военного похода на Моргота.

Ко всему прочему, назрела ещё одна проблема, решить которую надо сейчас, пока не дошло до необходимости крайних мер.

— Турукано, — обратился король к сыну, когда военачальник Лаурэфиндэ закончил говорить, — каково твоё мнение, что должно быть сказано в летописи о том, как младший сын владыки Нолофинвэ ступил на землю предков? Каким было его пришествие? Показал ли он героизм, превосходящий остальных? Может быть, его мудрость сделала несчастных счастливыми, а страдающих избавила от мук? Или его хитрые уловки помогли побороть многократно превосходящего в силе врага? А может, милосердие…

Турукано не стал дожидаться, когда отец окончательно сравняет гордость сына с землёй, наглядно продемонстрировав, что принц сам ничем не лучше короля, которого осуждает, и покинул совет. Глорфиндел проводил его взглядом, сделал вид, что ничего не произошло, и бросил на стол все принесённые свитки, бесцеремонно потеснив уже лежавшие карты и записи.

— Мои верные начали укреплять лагерь, — серьёзно заявил воин, — два ряда частокола высотой в три роста для начала будет достаточно. В любом случае, здесь жить нельзя, и нам нет смысла строить на века.

«Да, — подумал Нолофинвэ, — здесь жить нельзя. Слишком близко к Морготу. Слишком холодно. И ничего не растёт. Но прежде, чем идти на юг, нужно правильно записать нашу историю. В нескольких книгах, чтобы можно было подарить местным королям. Они должны знать, что из земли Валар прибыл великий, гордый, непобедимый, искусный народ, чьи подвиги невозможно даже повторить, а превзойти — тем более!»

— Владыка! Владыка! — послышались приближающиеся крики, и в шатёр вбежали сразу четверо молодых эльфов: охотник, строитель, оружейник и…

Нолофинвэ ахнул. Это же… один из верных Финьо!

— Владыка!

Подданные короля наперебой пытались докладывать о чём-то невероятном, но вдруг воин из армии Финдекано одним движением вытолкал на улицу всех троих юнцов, и выпалил:

— Владыка Нолофинвэ! Твоему сыну нужны знахари. Немедленно.

— Что с ним? — ужаснулся глава Второго Дома Нолдор.

— Твой сын, — резко выдохнул эльф, — привёз умирающего короля.

Король здесь я

«Здесь король я!» — едва не произнёс вслух Нолофинвэ, чувствуя, что опять может повториться ситуация с оспариванием власти, «воспеванием заслуг» соперника за корону, бросанием в лицо страницами летописи с перечислением достижений и промахов, и, если бы речь шла о Финдарато, проблем бы не возникло, но ведь беда случилась не с ним.

— Жизнь короля должна быть спасена, — с достоинством произнёс нолдоран, — таково моё слово.

Накинув на плечи плащ с мехом, глава Второго Дома Нолдор быстро пошёл в сторону собравшейся толпы.

Вопреки ожиданиям, эмоции не захлёстывали, эльфу казалось, что он в одно мгновение напрочь лишился способности чувствовать. А самое страшное — Нолофинвэ понимал: его покинула способность мыслить. Те обрывки суждений, что роились в голове, совершенно не удавалось систематизировать, идеи возникали взаимоисключающие, рациональное казалось абсурдом и наоборот, но из всей безумной круговерти одна мысль не вызывала сомнений: если тот, о ком сейчас кричат, называя не только по имени, но и «морготов раб», и «получивший по заслугам предатель, сын предателя», умрёт в лагере своей «полуродни», это будет плохо.