Свет с Востока

Как только нас, отсчитав по пятеркам, впустили в зону пересылки, я встретился с Воробьевым, привезенным в другом вагоне нашего поезда. Мы обрадовались друг другу и с тех пор не разлучались. Дошло до того, что когда меня назначили таскать в бадье воду на кухню, Ген­надий Сергеевич, пренебрегая своей хромотой, предложил себя в на­парники. Было и жаль его, и в то же время приятно не прерывать об­щения. Поэтому я наливал воду из колодца в бадью не до краев. Разго­воры наши длились до отбоя каждый день. Однако 8 сентября Воробь­ева угнали в этап. Я проводил его до ворот зоны, мы тепло простились, не зная, доведется ли еще когда-нибудь встретиться. В лагерях так бывает нередко. Начальство равнодушно, а подчас и умышленно пре­

Вновь на восток

191

секает все проявления замеченной приязни между заключенными — «чтобы не могли сговориться», поэтому и проситься на этап, с кото­рым отправляют вашего товарища, бесполезно.

Оставшись один, я мог сосредоточенно и неторопливо наблюдать разные стороны окружавшей меня жизни; память вбирала увиденное независимо от моего желания, и сбереженное ею преобразилось в краски, расцвечивающие мысль, когда она обращается к прошлому.

... Вот пожилой, молчаливый Михаил Михайлович Яблунин, со­сед мой по этапному вагону. Прибыл, как все мы, на пересылку, ждал, как и мы, отправки на «трассу». И вдруг на тебе: случайно в бараке запел, у него обнаружился бархатистый бас, кто-то сообщил об этом в КВЧ — «культурно-воспитательную часть» — и пришел спецнаряд, по которому попал наш Яблунин в агитбригаду при управлении лагеря, освободившись от лесоповала. Везет же людям!

... Отправили Яблунина, а тут разнесся слух, что привезли отбы­вать срок заключения знаменитую Лидию Русланову. Будто поет она для начальства, для конвоиров где-то за зоной, куда нам ходу нет.

... А это уже другая заключенная женщина, не певица, а простая, усталая чья-то жена, мать. Бежит она по зоне в свой барак и по пути обнимает и целует каждого встречного, конечно, лишь такого же аре­станта. Ну и ну, что случилось? Так ведь бежит она из УРЧа — учетно-распределительной части, где ей только что объявили, что срок ее неволи снижен с двадцати пяти до десяти лет. Всего-то десять лет, радость какая! Все в мире относительно.

«Президиуму Верховного Совета СССР

Заявление.

Прошу временно освободить меня из места заключения для того, чтобы я смог завершить работу над докторской диссертацией «Арабы и море», откры­вающей новую область советского востоковедения.

После зашиты и обнародования указанного труда я готов добровольно вернуться в указанный органами госбезопасности лагерь для пожизненного отбывания заключения.

13 октября 1949 года».

Я перечитал это свое обращение и подписал, потом сдал его в учетно-распределительную часть лагеря для отправки по назначению. Ответа не последовало, — видимо, начальство, мерявшее всех на свой

192

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

аршин, усмотрело в моих словах какой-то подвох и решило не давать им ходу. Но сам я был счастлив, что не остановился перед таким ша­гом во имя науки, которая вместе с поэзией утешала меня в бедах и наполняла смыслом всю мою жизнь.

Отправка меня, как и многих других, на «трассу» почему-то за­держивалась. Наступила зима. Время от времени приходилось выхо­дить на какие-то строительные работы, потом я стал ночным «дне­вальным», то есть дежурным в одном из бараков. Обязанности состоя­ли в наблюдении за порядком во время ночного сна размещавшихся в бараке бригад. Удар о кусок рельса, дававший отбой, возвещал и нача­ло моей работы, удар о рельс, означавший подъем, говорил, что мож­но сменяться...

Вечером следующего дня появился человек, завладевший всеоб­щим любопытством в большей степени, нежели Михаил Григорьевич. Пришел этап уголовников, его разместили в нашем бараке, откуда накануне отправили на «трассу» целых две бригады. После суеты, вы­званной стремлением новичков захватить лучшие — нижние — места на «вагонках», то есть отдельных сооружениях с двумя верхними и двумя нижними спальными полками, все— и вновь прибывшие, и старожилы — столпились вокруг худощавого юноши с усталым после дороги, сосредоточенным лицом. Оказалось, что он знает наизусть знаменитого «Луку» Баркова. Грабители, воры, убийцы, затаив дыха­ние, слушали; юноша говорил глуховатым простуженным голосом:

Судьбою не был он балуем.

О нем сказал бы я, друзья...

Когда он кончил, минуту стояло молчание, потом раздались вос­хищенные возгласы, обращенные к чтецу:

— Молоток! Ну-у, молоток!

— Бывают же такие умачи, не нам пара! Столько запомнил, а?

— Слушай, браток, ты не тушуйся, мы за тебя будем вкалывать, понял? Отработаем за тебя полностью, ты только нам рассказывай про этого Луку. Надо же, какой рассказ, а?

— Дадим тебе хлеба и табаку, не будешь обижен! Валяй хоть каж­дый день, этот Лука никогда не надоест!

Многих привлекало непечатное содержание, щекотавшее нервы и воображение. А мое внимание остановил стремительный бег легкого певучего стиха, рождавший ощущение музыки.

Да, музыка слова. Надо быть большим умельцем, чтобы ее извле­кать, как некогда высекали огонь.

Человек А-499

193

ЧЕЛОВЕК А-499

18 апреля 1950 г. этапников, среди которых находился и я, при­везли на Особый 37 (037) пункт Озерного лагеря. Позже выяснилось, что он стоял в 193 километрах северо-восточнее Тайшета.

Доски, отвезенные в зону для прокладки дорожек от бараков к воротам, где производился развод на работы, были еще припорошены снегом. В отведенном нам бараке царил холод, благо из-под пола и из окон сильно дуло, так что свежим воздухом новое начальство обеспе­чивало нас днем и ночью. Некоторое спасение состояло в том, что нашу бригаду, созданную сразу по прибытии на 037, назначили сжи­гать в тайге «порубочные остатки», иными словами, сучья, оставшиеся от прошлогоднего лесоповала, — это позволяло урывками греться у разводимых костров. Конвоиры отгоняли тех, кто застаивался у огня, но всегда можно было сделать вид, что старательно налаживаешь кос­тер только ради быстрейшего выполнения задания по сожжению дот­ла всех этих «порубочных остатков».

Потом я был рабочим бани. Нужно было ежедневно вытащить из колодца столько бадей воды, чтобы наполнить бочку диаметром в два метра и высотой в два с половиной. После этого надлежало заготовить необходимое количество дров для топки. Работы хватало от раннего утра и допоздна. Моим напарником оказался один азербайджанец, радовавшийся возможности разговаривать на родном языке вдали от своего солнечного края, который мы с ним часто вспоминали.

Следующей ступенью банного продвижения стала для меня должность «прожарщика». Можно было уже не надрываться у колод­ца и козел, в новые мои обязанности входило накалить печи по двум сторонам подземной дезокамеры так, чтобы температура в ней дошла до 150 градусов. После этого я развешивал в камере металлические кольца с нанизанной на них одеждой мывшихся в бане заключенных, «жарилка» — так ее называли — уничтожала вшей.

И вдруг, в поисках кого-то пограмотнее на пост статистика, ин­спектор спецчасти старший лейтетент Колмогоров набрел на меня, назначил. Не нужно видеть за словом «спец» какие-то государственные тайны, хотя лагерное начальство, быть может, ради придания себе большего веса, подчас любило облекать простые вещи одеяниями запретное™. Еще с начала сороковых годов помнится листок с типо­графской надписью вверху: «Краслаг НКВД СССР. Оглашению не под­

194

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК