Сыновья Ананси (Дети Ананси) (Другой перевод)

– Ага. Что-то не то. Это очень-очень плохо. Ты сам ей скажешь или лучше мне?

– Не в этом смысле. Не то, как… ну, сам подумай. В смысле, если без Хичкока, птицы – не самое лучшее оружие. Может, для насекомых они и смерть-на-крыльях, но для нападения на людей они и правда не очень хороши. За миллионы лет они выучили, что, в общем, человек-то как раз первым может сожрать. Для них главное – не связываться с людьми.

– Ну не для всех, – сказал Толстяк Чарли. – Не для грифов. И не для воронов. Правда, они появляются только на поле битвы, когда все закончилось. И ждут твоей смерти.

– Что?

– Я говорю, если не считать грифов и воронов. Я не имел в виду…

– Нет, – Паук сосредоточился. – Нет, ушло. Ты меня навел на какую-то мысль, и я чуть было ее не поймал. Послушай, ты с миссис Данвидди уже связался?

– Я звонил миссис Хигглер, но она не отвечает.

– Все равно, поезжай туда прямо сейчас.

– Тебе легко говорить, а у меня в карманах пусто. Ни пенса. Я на мели. Я не могу летать туда-сюда через Атлантику. У меня даже работы больше нет. Я…

Паук достал из своей черно-алой куртки бумажник, вытащил оттуда пачку банкнот разных стран и сунул их в руку Толстяка Чарли.

– Вот. На туда-обратно должно хватить. Только забери перо.

– Послушай, а тебе не приходило в голову, что, может, отец вовсе не умер?

– Что?

– Ну, я тут подумал. Может, это одна из его шуточек. В целом же похоже на него, разве нет?

– Не знаю. Может быть, – сказал Паук.

– Я в том уверен. И это первое, что я сделаю: отправлюсь на его могилу и…

Но больше он ничего не сказал, потому что в этот момент прилетели птицы. Это были городские птицы: воробьи и скворцы, голуби и вороны, тысячи тысяч, и они сплетались и наматывались, словно ткали гобелен, образуя стену из птиц, надвигавшуюся на Толстяка Чарли и Паука. Покрытая перьями фаланга, огромная, как стена небоскреба, совершенно плоская, совершенно невозможная, вся в движении, вся сплетается, бьет крыльями и атакует; Толстяк Чарли видел ее, но она не умещалась в его мозгу, ускользая, мелькая, истончаясь прямо в голове. Он поднял глаза и попытался понять, что же он видит.

Паук рванул Толстяка Чарли за локоть и закричал:

– Беги!

Толстяк Чарли уже собрался бежать, но увидел, что Паук методично складывает газету и опускает ее в урну.

– Ты тоже беги!

– Ты ей не нужен. Пока, – сказал Паук и ухмыльнулся. Это была улыбка, которая в свое время убеждала многих – их было больше, чем можно себе представить, – делать вещи, которые они делать не хотели, а Толстяк Чарли и сам хотел убежать. – Достань перо. Достань отца, если ты думаешь, что он все еще здесь. Просто уходи.

И Толстяк Чарли ушел.

Стена из птиц закружилась и обернулась вихрем, который направился к статуе Эроса и человеку под ней. Толстяк Чарли забежал в помещение и видел, как основание темного торнадо врезалось в Паука. Толстяку Чарли показалось, что он различает крики брата в оглушительном шуме крыльев. Возможно, он действительно их слышал.

А затем птицы рассеялись, и улица опустела. Ветер разбросал дюжину перьев вдоль серого тротуара.

Толстяка Чарли мутило. Если кто-то из прохожих и заметил, что произошло, то виду никто не показал. Впрочем, Толстяк Чарли был уверен, что других свидетелей не было.

Под статуей, где только что был его брат, стояла женщина. Полы изорванного коричневого плаща хлопали на ветру. Толстяк Чарли направился к ней.

– Послушайте, – сказал он. – Когда я просил вас избавиться от него, я имел в виду просто прогнать его из моей жизни. И не делать ничего такого, что вы с ним сделали.

Она посмотрела ему в лицо и ничего не ответила. В глазах некоторых хищных птиц таятся безумие, дикость, которые могут страшно напугать. Толстяк Чарли старался не испугаться.

– Я совершил ошибку, – сказал он. – И готов за это заплатить. Возьмите меня вместо него. А его верните.

Она по-прежнему не сводила с него глаз. Затем сказала:

– Не сомневайся, твой черед настанет, дитя Компе Ананси. Со временем.

– Зачем он вам нужен?

– Мне он не нужен, – сказала она. – Зачем бы он мне понадобился? Но за мной был долг, а теперь я его доставлю, и мой долг будет прощен.

На ветру трепетала газета, и Толстяк Чарли остался один.

Глава 11 в которой Рози учится говорить незнакомцам «нет», а Толстяк Чарли получает лайм

Толстяк Чарли уперся взглядом в могилу отца.

– Эй, ты там? – спросил он вслух. – Если да, выходи. Надо поговорить.

Он подошел вплотную к надгробной плите и пригляделся. Он не знал наверняка, чего ждет – может, руки, которая появится из-под земли и схватит его за лодыжку, – но ничего подобного не происходило.

А он был так уверен.

Толстяк Чарли пошел к выходу из сада упокоения, чувствуя себя дураком, – как игрок в телешоу, только что рискнувший миллионом долларов, утверждая, что Миссисипи длиннее Амазонки. Надо было знать. Отец мертвее сбитого кролика, а Толстяк Чарли лишь растратил деньги Паука в погоне за ветром в поле. У мельниц Бэбиленда он сел и зарыдал; гниющие игрушки показались ему еще более печальными и одинокими, чем в прошлый раз.

Она ждала его на парковке, прислонившись к своей машине с сигаретой в руке. Кажется, она была смущена.

– Здрасте, миссис Бустамонте, – сказал Толстяк Чарли.

Она в последний раз затянулась, бросила сигарету на асфальт и растоптала окурок плоской подошвой. Одета она была в черное и выглядела усталой.

– Привет, Чарльз.

– Я думал, если кто меня и встретит, так это будет миссис Хигглер или миссис Данвидди.

– Келлиэнн уехала. Миссис Данвидди послала меня. Она хочет тебя видеть.

Они как мафия, подумал Толстяк Чарли, постменопаузная мафия.

– Она собирается сделать мне предложение, от которого я не смогу отказаться?

– Сомневаюсь. Она не очень хорошо себя чувствует.

– Ох.

Он забрался во взятый в аренду автомобиль и поехал по флоридским улицам за «камри» миссис Бустамонте. Он был так уверен в отношении отца. Так уверен, что отец жив и поможет…

Они припарковались у дома миссис Данвидди. Толстяк Чарли окинул взглядом лужайку, выцветших пластиковых фламинго, садовых гномов и красный зеркальный шар на маленьком бетонном постаменте, похожий на громадную елочную игрушку. Он подошел к шару – примерно такой он разбил, когда был маленьким – и встретился взглядом со своим искаженным отражением.

– Какой от него прок? – спросил он.

– Никакого. Просто он ей нравился.

В доме стоял плотный и тяжелый запах фиалок. У тетки Толстяка Чарли Аланны в сумочке всегда валялась пачка фиалковых леденцов, но даже пухлый ребенок, обожающий сладкое, покусился бы на них только в случае, если у него не было выбора. Запах в доме стоял такой же, как у тех леденцов. Толстяк Чарли двадцать лет о них не вспоминал. Интересно, выпускают ли еще такие леденцы. Хотя непонятно, зачем их вообще было выпускать…