Таёжный, до востребования

– Ваш визит меня беспокоит! – прошепелявила сестра-хозяйка. – Я врача не вызывала.

– Ну что же делать, если вы сами не хотите ко мне прийти. Если гора не идет к Магомету…

– …то Магомет – полный дурак, если ожидал, что гора умеет ходить!

Я выдержала паузу и зашла с другой стороны.

– Говоря по правде, я обеспокоена…

Глафира Петровна фыркнула.

– Хозяйственная часть осталась без вашего руководства, и там такое творится! Вчера я видела, как одна из медсестер вошла в подсобку, взяла чистый халат, надела его и пошла дальше, и ее никто не остановил. Неужели вам приятно лежать в кровати, вместо того чтобы помогать Фаине Кузьминичне управлять стационаром?

Глафира Петровна повернулась ко мне лицом и буркнула:

– Хитрая лиса. Дипломатка ленинградская.

– Почему вы меня постоянно Ленинградом попрекаете? Чем он вам не угодил?

– Тем, что приезжают оттуда такие, как вы, и начинают командовать!

– Так что вас все-таки беспокоит?

– Старость меня беспокоит! Мне уже семьдесят шесть, когда вам столько стукнет, еще не так начнете беспокоиться.

Я вспомнила, как в сентябре Головко сказал, что Глафире Петровне давно пора на покой, и испугалась, как бы его фигуральные слова насчет работы до самой смерти не оказались пророческими. Разумеется, я не собиралась говорить этого старой перечнице, но как врач была обязана убедить ее пройти обследование.

– Ну так что, Глафира Петровна, придете ко мне в понедельник?

– Придется, – проворчала сестра-хозяйка. – Иначе Фаина мне всю плешь проест. Да и вы, как видно, от меня не отвяжетесь.

– Значит, договорились. – Я поднялась. – Отдыхайте, а мы будем говорить тише, чтобы…

– Ну уж нет! Я должна всё слышать, а то опять станете перемывать мне косточки.

– Нам и без этого есть что обсудить. Кстати, ваш кусок торта остался в неприкосновенности, я уберу его обратно в холодильник.

Глафира Петровна что-то буркнула и перевернулась на другой бок.

Я вышла, задернула занавеску и вернулась за стол.

– Ну что? – нетерпеливо спросила Фаина Кузьминична.

– Согласилась прийти в понедельник. Только Глафире Петровне нельзя ходить одной, сейчас скользко, да и снегу намело. Приводите ее к восьми часам утра.

– Это может быть что-то серьезное?

– Сложно сказать. Не переживайте, мы обязательно найдем причину и назначим лечение.

– Спасибо, Зоя Евгеньевна! Вы замечательный врач. Простите, что вначале сомневалась в ваших способностях.

– Главврачу и положено сомневаться, пока он не убедится в обратном. Но, при всех моих способностях, второй невропатолог стационару не помешал бы.

– Конечно не помешал бы, но, с другой стороны, нам грех жаловаться. Благодаря вам товарищ Головко дал стационару то, чего я не смогла добиться последние несколько лет. И потом, в Таёжном условно есть второй невропатолог – доктор Тимофеева из интерната, она ведь подменяла вас, пока вы болели.

– У Дарьи Геннадьевны своей работы хватает. И она специализируется по детскому профилю, а не по возрастному.

– И тем не менее, нам грех жаловаться, – повторила Фаина Кузьминична.

Я знала, что она права, что никто не мог бы пожелать сверх того, что было сделано для стационара товарищем Головко и его замом Подгурским, который после второй нашей встречи, посвященной детальному обсуждению плана ликбеза и методички, был вынужден изменить свою точку зрения относительно моей персоны. Не сказать, чтобы он воспылал ко мне дружескими чувствами, но, по крайней мере, общался более доброжелательно, чем в тот, запомнившийся всем нам, первый раз. За неполный месяц, прошедший с совещания, в стационаре действительно произошло несколько важных перемен.

Во-первых, открылась лаборатория. Она состояла всего из одной комнаты и двух лаборанток, но теперь не нужно было возить анализы в Богучаны, теряя драгоценное время. Я не смогла присутствовать на открытии – лежала с температурой, но мне рассказали, как Фаина Кузьминична перерезала ножницами ленту, как все аплодировали и как врачи вставали в очередь, чтобы сдать кровь для тестирования качества реагентов и опытности командированных из Богучан лаборанток.

Во-вторых, штат пополнился инфекционистом с пятнадцатилетним стажем работы, приехавшим из Красноярска с молодой женой, педагогом-дефектологом, которую распределили в нашу школу-интернат после института. С пульмонологом дела обстояли хуже, но Головко обещал вернуться к этому вопросу после Нового года.

В-третьих, эпидемию энцефалита, начавшуюся в тот день, когда мы с Ниной помирились, удалось остановить благодаря переводу больных в отдельный корпус, а также благодаря партии гамма-глобулина, всеми правдами и неправдами добытой здравотделом для стационара.

Вопрос с выходом Фаины Кузьминичны на пенсию больше не поднимался; она воспрянула духом и словно бы помолодела, с удвоенным рвением приступив к реализации новшеств, направленных на предоставление населению более качественной медпомощи.

Ну и наконец, методичка по ликбезу, прошедшая профессиональную корректуру, неделю назад ушла в печать тиражом триста экземпляров, хотя мы с Фаиной Кузьминичной рассчитывали на более скромную цифру. Методичкой заинтересовались в областном здравотделе, поэтому планировалось распространить ее не только в Богучанском районе, но и в соседних.

Но была в бочке меда и ложка дегтя. Формирование агитбригады откладывалось на неопределенный срок. Причин было несколько: обильные снегопады, затруднявшие передвижение по району, ожидание более ранней, чем обычно, эпидемии гриппа, загруженность врачей, зачастую работавших в две смены, да и методичка – основной рабочий инструмент агитбригады – должна была выйти из печати не раньше середины декабря, поскольку единственная на весь район типография была перегружена заказами. Фаина Кузьминична с самого начала предупреждала, что в этом году затея с ликбезом вряд ли осуществится. Утешало то, что Головко не отказал нам совсем, а перенес вопрос на весну.

С другой стороны, как правильно заметила Фаина Кузьминична, мне было грех жаловаться. По ее выражению, я «ходила в героях», хотя героиней себя не считала. Я просто оказалась в нужное время в нужном месте и смогла быть убедительной в разговоре с начальником здравотдела. Однако среди коллег нашлись такие, кто за глаза называл меня высоко метившей карьеристкой. Нина советовала не обращать внимания на завистников, которые сами были не прочь оказаться на моем месте, но я не могла спокойно к этому относиться. Больше всего меня огорчал упорно циркулирующий слух, что я якобы мечу на место главврача. Кто-то однажды пустил этот слух, и его подхватили. Непонятно, откуда он вообще мог возникнуть, ведь у меня совершенно не было административного опыта. Я боялась, что рано или поздно информация достигнет – если уже не достигла – ушей Фаины Кузьминичны.

Чай был выпит, беседа себя исчерпала, но я не спешила возвращаться в общежитие. При одной мысли о том, что мне предстоит, я ощущала панику. Я понимала, что засиделась, но успокаивала себя тем, что завтра суббота, поэтому Фаине Кузьминичне не надо рано вставать. В ее уютной, хорошо обставленной гостиной мне нравилось гораздо больше, чем в своей комнате. Хотя я, как могла, украсила ее, она постоянно напоминала о моей неустроенной жизни, являясь свидетельством разрушенных надежд и неосуществленных планов. В профессиональном плане всё вроде бы наладилось, но в личной жизни перемен не намечалось. Все мужчины, которых я знала, никаких чувств, кроме раздражения, у меня не вызывали (за исключением Вахидова, но у нас были исключительно дружеские отношения).