Таких не берут в космонавты. Часть 2

— Серафима Николаевна, — сказал я. — Мы предполагаем, что Попов — это не единственный оставшийся на свободе фашистский приспешник. Я сейчас говорю о тех предателях, которые терроризировали мирное население Константиновки во время Великой Отечественной войны. Поэтому мне нужна ваша помощь, как свидетеля тех событий. Ответьте, пожалуйста, на мои вопросы.

Я посмотрел женщине в глаза.

Маркелова тряхнула головой. Из-под её платка вывалилась прядь седых волос. Серафима Николаевна поспешно спрятала её обратно под ткань. Снова вытерла о полотенце руки. Будто внезапно занервничала.

— Чего ж не ответить, — сказала она. — Отвечу. Раз нужно для хорошего дела.

Она уселась за стол.

Я вынул и портфеля тетрадь и авторучку.

— Серафима Николаевна, скажите…

* * *

Маркелова охотно отвечала на мои вопросы. Память на имена и на лица у неё оказалась превосходной. Я не предполагал, что моя затея окажется настолько успешной, когда собирался сегодня в повторный поход на улицу Светлая. Серафима Николаевна легко вспомнила имена и фамилии всех бывших полицаев, упомянутых в статье из газеты «Комсомольская правда». Вспомнила сама, без моих подсказок. Рассказала она и о внешности этих людей. Описала она, в том числе, и Кирилла Сергеевича Белова. Упомянула, что у Белова косил правый глаз, за что Кирилл Сергеевич получил в деревне прозвище Косой.

— Косой? — переспросил я. — Какое запоминающееся прозвище. Кого-то описание этого Косого мне напомнило. Косит правый глаз. Чёрные густые волосы. Погодите минуту.

Я щёлкнул пряжками портфеля, вынул Лёшин рисунок. Положил его на скатерть перед Маркеловой.

Спросил:

— Серафима Николаевна, вам знаком этот человек?

Маркелова сощурила глаза, склонила голову над тетрадным листом. Тут же вздохнула. Сказала: «Щас». Метнула на тахту полотенце, поспешила к белой двустворчатой двери. Я проводил женщину взглядом. Воспользовался её отсутствием — взял с блюда булку. Тот была ещё тёплой, едва ли не горячей. Она согрела мне пальцы. Я поднёс булку к лицу, принюхался. В голове мелькнула мысль о том, что в этой новой жизни я почти наверняка не побываю в той берлинской кофейне, где засиживался со своей второй женой. Я отломил от булки маленький кусок, сунул его в рот. Прислушался к ощущениям — почувствовал сладковатый вкус сдобного теста.

Серафима Николаевна вернулась, поблёскивая стёклами очков. Ещё с порога поинтересовалась, понравились ли мне пышки. Я с набитым ртом заверил хозяйку дома, что булки у неё получились превосходные. Запил тесто чаем — тот уже слегка поостыл. Серафима Николаевна попросила, чтобы я ел, не торопился. Заверила, что меня «никто не гонит». Пообещала, что «положит» пышки мне «с собой». Уселась за стол. Она придвинула к себе сделанный Черепановым рисунок, чуть сдвинулась в сторону — убрала со страницы свою тень. Почти минуту она вглядывалась в портрет. Я видел, как её пальцы стиснули край столешницы, смяли скатерть.

Маркелова покачала головой.

Хмыкнула.

— Бабы сказывали, что наши его разбомбили, — произнесла она. — А тут… глядишь ты. Постаре-е-ел Кирилл.

— Серафима Николаевна, вы знаете этого человека? — повторил я.

Женщина хмыкнула.

— Кто ж его не знает? — сказала она. — Это ж и есть Кирюха Косой. Старый только. Я его ещё молодым красавцем помню. Волосы у него были густые и чернющие. Статный, широкоплечий. Если б не дурной глаз, первым парнем на деревне был бы. И мамку я его помню. Померла она сразу после войны. От позора. Потому что вот такого сына воспитала.

Маркелова указала на портрет.

— Сказывали, только, что сгинул Кирюша. Туда ему и дорога. Будто бы на железнодорожной станции его наши самолёты разбомбили. Видели бабы: лежал он будто покойник. Обрадовались мы тогда. Да только зря. Не добомбили его чуток, как я погляжу. Иначе б Кирюша не постарел. Живой, подлюка. Неужто и Косой сыскался? Откуда у тебя такая картинка, комсомолец?

Женщина накрыла рисунок ладонью.

— Работаем над поиском военных преступников, — ответил я. — Как видите, Серафима Николаевна, небезуспешно. Хотим, чтобы все бывшие пособники фашистов получили по заслугам. Это наша комсомольская инициатива. В прошлом году мы отметили двадцатую годовщину Победы. А такие, как этот Косой, всё ещё на свободе. Это неправильно.

Маркелова тряхнула головой.

— Согласна с тобой, — сказала она. — Афоня уж скоро двадцать пять лет как в могиле. А эти подлюки всё ещё топчут нашу землю. Сама бы их разорвала. Своими руками.

Маркелова подняла руки, взглянула на свои ладони. Заскрежетала зубами.

— Скоро мы их всех отправим в тюрьму, — пообещал я. — Не удивлюсь, если константиновских полицаев отправят за решётку лет на пятнадцать. А то и вообще: расстреляют.

* * *

Перед сном я поинтересовался у Иришки, где проживал Гена Тюляев.

Лукина пожала плечами и сказала:

— Откуда я знаю? Я к нему в гости не ходила. И не следила за ним.

Она уселась на мою кровать, посмотрела на меня сверху вниз.

— А зачем тебе адрес Генки? — спросила Иришка.

— Дело к нему есть.

— Какое ещё дело? Опять Клубничкину делить будете?

— Какие ужасные вещи ты говоришь. Так и представил Светлану, поделённой на части. Зачем ты ей такого пожелала?

Я положил руки под голову. Рассматривал Иришку, окружённую золотистым ореолом света настольной лампы.

Лукина пару секунд молчала — обдумывала мой ответ.

Затем она возмущённо заявила:

— Дурак! Я не это имела в виду! Ты переврал мои слова!

Иришка ткнула меня кулаком в рёбра. Отбросила с плеч косички.

Она нахмурила брови и сказала:

— В пятнадцатом доме он живёт. По нашей улице. Но номер квартиры не знаю.

Я улыбнулся.

— Спасибо, сестрёнка.

— Я случайно это узнала! — сказала Лукина. — Честное слово!

Она помолчала и будто бы нехотя добавила:

— На втором этаже. Кажется.

* * *

В пятницу перед уроками я прогулялся к стенду с расписанием занятий. Вот только рассматривал я там не расписание своего класса — поинтересовался, какими уроками пятница наградит одиннадцатый «Б» класс. Порадовался тому, что одиннадцатиклассники сегодня были в школе, а не на производственной практике. Мысленно пометил себе, что вторым уроком у них сегодня значилась литература — та самая, которую нашему классу предстояло отсидеть на первом уроке.

На литературе Максим Петрович зачитал два лучших (на его взгляд) сочинения по творчеству Максима Горького. Моё честно списанное в интернете творение в число лучших он не включил. Но всё же поставил мне за него пятёрку. Я прикинул, что третья четверть у меня началась неплохо — точнее, на одни только «отлично» (двойку Кролик, как и обещал, исправил). Сочинения я прослушал вполуха. Потому что рассматривал в это время новые рисунки Черепанова.

Лёша вручил мне тетрадь перед уроком. Сказал: «Оцени». Вот я и оценивал на уроке воплощённые в рисунках фантастические проекты своего соседа по парте. В новой серии эскизов я не увидел ни одной Клубничкиной. Космонавты на рисунках присутствовали, но были неопределённого пола, с не прорисованными лицами. Основной акцент в своих чёрно-белых картинках Алексей сделал на технических деталях космического лифта, лунной станции и орбитальных платформ.