Танцор смерти. Дорога домой. Полет орлов. Исав

— Уймись, Клэр Карлин Малоуни. Ты уже выступила.

Я изумленно взглянула на нее. Хоп с Эваном не сводили с меня глаз, а Вайолет и Ребекка так и стояли, открыв рты. Весь клан Малоуни на меня уставился.

— Карлтон поступил гадко, — объяснила я наконец.

Мама кивнула.

— Ты сказала правду. Молодец. Я горжусь тобой.

— А ты случайно не боишься Ронни Салливана? — выпалила Вайолет.

— Он не смеялся, когда я танцевала. По-моему, он хороший мальчик.

— Странные ты делаешь выводы, — сказал Эван.

— Похоже, у нее не все дома, — добавил Хоп.

В тот раз я поняла, что Ронни — не просто из тех, кого называют отбросами, не просто другой. Я поняла, что он опасен и, если я буду вставать на его сторону, наверняка заработаю репутацию смутьянки и подозрительной личности.

Он очаровал меня раз и навсегда.

Мало кому известно, что в Джорджии есть такой городок, Дандерри. На потрепанной, залитой кофе дорожной карте, лежавшей в бардачке нашего пикапа, отыскать его было непросто. Атланта была отмечена жирной звездочкой, Гейнсвилл — кружком, а Дандерри просто точкой. Мы жили на дюйм левее Гейнсвилла и на полтора дюйма выше Атланты. В городке царили тишина и покой. Уютная маленькая площадь перед зданием суда, улочки, утопающие в зелени, чудесные старинные дома, огромные фермы в лесистых долинах, а вокруг — готическими соборами возвышавшиеся горы, наши верные стражи.

Мама, урожденная Делейни, стала в замужестве Малоуни, другими словами, оказалась членом двух старейших семейств Дандерри. Ее прапрадед Глен и прабабка Фиона Делейни эмигрировали из Ирландии в 1838 году, в один год с семейством Малоуни. Но в отличие от Малоуни, неграмотных фермеров-арендаторов из ирландской глубинки, они были людьми довольно образованными, лавочниками. И, что самое важное, Делейни были протестантами, а предки отца, Малоуни, католиками.

Делейни и Малоуни никогда друг на друге не женились — мешала гордость, разница в происхождении, религия, хотя все они в конце концов стали людьми обеспеченными, демократами и методистами. И только сто с лишним лет спустя мои мама с папой нарушили устоявшиеся традиции.

Мой прапрадедушка, Говард Малоуни, на месте старой бревенчатой хижины построил дом, в котором я выросла. Там родились мой дедушка Джозеф Малоуни и пять его братьев, там родился отец и все шестеро его братьев и сестер.

Каждое из поколений добавляло к этому сундуку с приданым что-то новое. К тому времени как на свет появились мы с братьями, в доме было десять спален, четыре ванные комнаты и три камина, а к основному зданию, двухэтажному, были пристроены две широкие веранды. Дом располагался в самом центре долины Эстато, окруженной лесистыми холмами. Это была вотчина семейства Малоуни.

Домашние дела лежали на маме. У нее все всегда было в идеальном порядке. Кровати застелены, одежда починена, серебро начищено, в вазах свежие цветы, полы блестят. Она водила нас к врачу, отправляла в школу, проверяла уроки.

Когда я была маленькой, моя бабушка Делейни, родом из Англии, и моя прабабушка Малоуни жили с нами. Упрямство и гордость я переняла именно от них. Мама говорила, что под одной крышей с ее мамулей и папиной бабушкой могут жить только святые. Или безумцы.

Восьмидесятивосьмилетняя прабабушка Малоуни была бодрой старушкой, а семидесятилетняя бабушка Делейни — хрупкой болезненной дамой (о чем она, говорившая с неподражаемым английским выговором, неустанно нам напоминала). Да уж, хрупкая — как кедровый пень. Элизабет Уоллинфорд Делейни красила волосы в каштановый цвет и носила шиньон из двух роскошных кос. Платья она предпочитала светлые, а если кто-то не спешил выполнить ее просьбу, подталкивала нерасторопного медным набалдашником своей трости из красного дерева.

С дедушкой Патриком Делейни она, семнадцатилетняя сирота, познакомилась в Лондоне во время Первой мировой войны. Она рассказывала, что он был лихим пехотинцем, очаровавшим ее историями о своем родном Юге. Она вышла за него замуж и поехала за океан, рисуя в своем воображении богатые плантации и роскошные особняки. Она так до конца и не простила дедушку Патрика за то, что жить ей пришлось в городишке, а особняк представлял собой столетней давности развалюху.

Но бабушка Элизабет все это выдержала — ради четырех сыновей и четырех дочерей. Более того, она во многом преуспела: местные дамы почитали ее законодательницей стиля и образцом благопристойности, а после того, как дедушка Патрик стал президентом ссудно-сберегательной ассоциации Дандерри, ее -главенствующее положение в дамском обществе упрочилось окончательно.

Когда мне было четыре года, дедушка Патрик перенес несколько ударов и стал инвалидом. Они переехали к нам в дом, и весь следующий год я видела, как она, забыв о своей хрупкости, за ним ухаживает. После его смерти она бросила остатки сил на прабабушку Малоуни, чья спальня была напротив, и принялась ее изводить.

Это была старинная вражда, зародившаяся в молодости, окрепшая в зрелости и все еще тлевшая в старости.

Прабабушку звали Алисой. Ее муж, Говард Малоуни, умер от инфаркта за двадцать лет до моего рождения. К тому времени они с прабабушкой уже передали ферму своему сыну, моему деду Джозефу, но всем по-прежнему заправляла прабабушка. Дедушка Джозеф успел отойти от дел, на его место заступил мой папа, а ее время словно не трогало.

У прабабушки были редкие седые кудряшки, обрамлявшие полное морщинистое лицо. Она носила мрачные коричневые платья и башмаки на толстой подошве. Ростом она была под шесть футов, а весила все двести фунтов.

С прадедушкой Говардом она познакомилась на воскресном приеме, который устраивала женская школа-интернат, где она учительствовала. Через месяц она вышла за него замуж и увезла в округ Дандерри, где рожала детей и изумляла соседей: ходила по дому в комбинезоне и участвовала в демонстрациях суфражисток задолго до того, как в Вашингтоне задумались о предоставлении женщинам права голоса.

Когда бабушка Элизабет вышла за дедушку Патрика и переехала из Англии в Дандерри, она тотчас заняла доселе принадлежавшее прабабушке место самой интересной дамы в округе и с тех пор была у той как бельмо на глазу.

В 1950 году, в ночь после выпускного бала, мама бежала из дому с отцом. Какой разразился скандал! Красавица Мэрибет, дочь Элизабет Делейни, только что принятая в женский методистский колледж, и любимый внук Алисы Малоуни Холт, разъезжающий на мотоцикле и работающий на птицеферме! Элизабет Делейни грозилась подать на Холта Малоуни в суд за совращение малолетней. Алиса Малоуни прилагала все усилия, чтобы аннулировать брак. Но мама с отцом уже ожидали появления на свет моего брата Джоша. На горе или на радость, семейства Делейни и Малоуни вынуждены были породниться. Бабушка Элизабет и прабабушка Алиса не жалели сил, дабы отравить друг другу жизнь, а поскольку обе они жили с нами, то отравляли ее и нам.

Сын прабабушки Алисы Джозеф и его жена Дотти жили в двух минутах ходьбы от нас. Дотти Малоуни в свои шестьдесят была все еще моложава — рыжеволосая, крупная, она светилась силой и здоровьем. Будучи женщиной хваткой и сообразительной, она научилась у отца-банкира умению вкладывать деньги, успешно играла на бирже и вела бухгалтерию на ферме. Я ее обожала, но самым любимым моим наставником был дедушка Джозеф. Он был крепким коренастым стариком, ходил тяжело, по-медвежьи; его лысина, окаймленная пучками седых волос, походила на монашескую тонзуру. Сажал и сеял он, сообразуясь с лунным и звездным календарем, и кукуруза у него вырастала под двенадцать футов.

Во Вторую мировую дедушка воевал, а когда после победы над Японией вернулся домой, нашел ферму в полном упадке. Они с бабушкой были разорены, а им надо было поднимать семерых детей. Старшему из них, моему папе Холту, было всего шестнадцать.

Компания, проводившая в округе электричество, до войны до наших мест добраться не успела. Дедушка Джозеф собрал бригаду, в которую вошли мой отец и почти все имевшиеся в семье мужчины. Они нанялись в строительную фирму и протянули линии электропередачи по всей нашей части штата, на чем неплохо заработали. А бабушка Дотти занялась приумножением капитала, играя на бирже.