Танцор смерти. Дорога домой. Полет орлов. Исав

— Ты что, думаешь, я хочу за Ронни замуж? Вот уж нетушки! Ни за кого я замуж не хочу. Мне даже целоваться ни с кем не хочется.

— Меня это вполне устраивает, — улыбнулась мама.

— Тогда не волнуйся из-за того, что мне нравится Ронни. Мне просто кажется, что по этому пути мы могли бы пройти вместе.

Этот вывод маму поразил. Она сказала твердо:

— У него совсем другой путь.

Она поцеловала меня и погасила свет. Той же ночью мне все это приснилось. Дорога, прямая и ровная. А на ней мы с Ронни.

Главное — он переезжал жить к нам.

На следующее утро отец с дедушкой поехали в город и забрали Ронни из тюрьмы. Когда я из своего потайного места на сеновале под крышей амбара увидела папину машину, то чуть с лестницы не слетела — так торопилась вниз. Ронни вылез из машины и встал на пыльной дороге.

Я выбежала из амбара, мама вышла из дома. Отец с дедушкой подтолкнули Ронни вперед, но он, сделав несколько нерешительных шагов, остановился под дубом. Я стояла рядом с отцом и не сводила с Ронни глаз, а он на меня даже не взглянул.

— В моем доме, — сказала мама, — ты должен будешь жить по моим правилам.

Ронни нервно откашлялся:

— Вы заплатили врачу, заплатили за мой зуб. Теперь еще взяли меня к себе. Но я не хочу быть должником.

— Понимаю, — кивнула мама. — И как же ты собираешься с нами расплачиваться?

— Я... я буду на вас работать. Буду делать все, что скажете.

Отец изучающе посмотрел на Ронни.

— Ты будешь ходить в школу и помогать по дому так же, как Клэр и ее братья. А еще ты будешь за жалованье работать на ферме, так что сможешь оплачивать свое содержание.

Ронни изумленно смотрел на него.

— Ну, так как? — спросил отец.

— Да, сэр. Конечно. Спасибо вам! — ответил Он, просияв.

— Я знала, что тебе здесь будут рады! — воскликнула я и позвала его в дом. В его глазах, все еще грустных, засветился огонек надежды.

Мама выделила ему спальню внизу, рядом с комнатами Хо-па и Эвана, и сказала, что ванная у них будет общая и каждый должен за собой убирать.

Я заскочила в его комнату и оставила на кровати корзиночку с пеной для ванны и двумя кусками розового мыла. Теперь в нее, как и в комнаты моих братьев, путь мне был закрыт.

К обеду Ронни вышел, сияя чистотой. Он подстриг волосы, а щеки пылали так, будто он скреб их пемзой. И пахло от него розами.

Позже я узнала, что водопровод у Большого Рона много лет назад замерз и трубы прорвало. Починить его Большой Рон не удосужился и построил за трейлером деревянный сортир. Стиральной машины у них не было, а прачечной самообслуживания Большому Рону пользоваться запретили.

Вот почему Ронни всегда ходил немытым и в грязной одежде. Вечером я лежала в своей ванне с пеной и с грустью думала о том, что ему, бедняге, пришлось пережить.

Если считать опрятность признаком благочестия, можно сказать, что Ронни в тот день крестился.

Каждый год я неизменно совершала одну и ту же ошибку — выбирала себе любимца из новорожденных телят, давала ему кличку, ухаживала за ним, а на следующий год мы его съедали.

Той осенью кандидатом на съедение был теленок, которого я назвала Гербертом. Герберт-герефордец.

Я, естественно, знала, что очаровательных рыжих с белым герефордских телят ждет одна печальная участь: их подрастят, откормят, кастрируют и забьют годовалыми, пока мясо еще нежное. И съедят — либо мы, либо кто-то другой. Если отец продавал телят, их грузили в огромный фургон и увозили навсегда.

Герберт был как все кастрированные бычки — покорный, доверчивый, с ласковыми карими глазами. Когда он был маленьким, я выкармливала его смесью из бутылочки и со смехом приговаривала: «Кушай, Герберт, кушай, вкуснее станешь». Я понимала, что, когда Герберта убьют, он перестанет быть Гербертом, а превратится в бифштекс.

Настал день его казни. Обезумев от горя, я забралась на сеновал и рыдала без удержу.

Там и нашел меня Ронни. Я лежала, уткнувшись головой в сено, но, заслышав его шаги, быстро села, вытерла слезы и сказала грустно:

— Папа собирается застрелить Герберта. Не могу на это смотреть.

— Я так и понял. Дедушка Малоуни сказал, что ты поэтому сюда и спряталась. Вот, решил тебя проведать.

— Спасибо.

— Я на минуточку — надо будет помогать шкуру обдирать.

— Ага. Мне тоже.

— И тебе?

Губы у меня дрожали, но я сказала гордо:

— Я не неженка.

— Знаю, — кивнул он.

— А ты ходишь на охоту? — спросила я, взглянув на Ронни.

— Хожу. Только не люблю.

— Зачем же тогда ты это делаешь?

Он немного помолчал, а потом ответил:

— Привык. Все лучше, чем питаться овсянкой и бутербродами с колбасой.

Раздался глухой звук выстрела, и я снова упала в сено, зажав руками уши.

— Герберт! — взвыла я.

Ронни осторожно погладил меня по голове.

— Ему не было больно, — сказал он тихо. — Можно сказать, ему повезло.

Ронни немного требовалось для счастья — только чтобы больно не было.

Одолжив у отца ружье, Ронни с Хопом и Эваном пошел охотиться на оленя и на рассвете в лесу у перевала подстрелил самца с раскидистыми, в шестнадцать отростков рогами. Этот олень сделал его знаменитым.

Все мужское население городка собралось на нашей ферме полюбоваться выставленной на скамье у амбара головой, которую венчала роскошная ветвистая корона. Приехал и дядя Калли, с тоской и завистью осмотревший трофей. В приемной его зубного кабинета висело двадцать оленьих голов, и их дядя Калли любил даже больше, чем удаленные зубы пациентов.

— Какая красотища! — сказал он Ронни, с нежностью оглаживая рога.

— А этого хватит, чтобы оплатить счет за мой зуб? — спросил Ронни.

— Твой счет оплачен, — ответил удивленный дядя Калли.

— Знаю. Но вы вернете мистеру Малоуни деньги?

— Тебя никто не торопит, — сказал отец. — Я же говорил, можешь каждую неделю отдавать мне понемногу из своего жалованья.

— Так мне полжизни придется выплачивать. Хочется покончить с этим поскорее.

— Не любишь быть в долгу? — спросил отец, пристально глядя на Ронни. — Ну что ж, причина уважительная. Думаю, Калли, мы договоримся?

— Господи, да конечно! — радостно согласился дядя Калли, погрузил оленью голову к себе в пикап и был таков.