Театральные подмостки

– - А это от тебя зависит. Может, и вообще не выздоровеет. Так и будет вечно в призрачных мечтах плавать и сериалы снимать. Так что старайся, старайся, чтобы душа простила. А её только любовью приманить можно. Тогда она к тебе вернётся.

– - Сейчас зрители разойдутся, -- услужливо сказал Котозвонов, -- и смотри себе спокойно спектакль, любуйся на свой идеал, сколько твоей душеньке угодно...

– - Опять спектакль? Я думал, жизненное что-то.

Котозвонов усмехнулся.

– - Не боись, и жизненное будет, и безжизненное...

Ломарёв стал объяснять мне тонкости и возможности актёрской рубашки. Мол, нет ничего восхитительней, чем когда сама душа себе судьбу придумывает. Тут уж любовь во всей красе раскрывается, без сучка и задоринки. Ну а когда зал полностью опустел, он ткнул толстым указательным пальцем и сказал:

– - Вон видишь двенадцатое место в пятом ряду, туда и садись. И увидишь свою прекрасную жизнь во всей красе.

– - А мы тебя пока на сцене подождём, -- добавил Котозвонов.
– - Или в другом месте... Мы теперь от тебя не откажемся...

Мы спустились с небес на подмостки, и я сел в указанное кресло. Хотел было что-то сказать на прощание, но всё перед моим взором поперхнулось, поплыло, как это было не раз, а когда прояснилось, я понял, что опять смотрю на сцену. Однако в этот раз я остался самим собой и смотрел своими глазами. Правда, я стал невидимый для самого себя, висел в воздухе над зрительным залом, и зрители меня, казалось, тоже не видели.

Явление 20

Волшебная сила таланта

Оказался я на спектакле "Горе от ума". Узнал кое-кого из наших, но увидел и незнакомых актёров. Фамусова играл Алаторцев, а Чацкого -- кто-то неизвестный, хотя лицо его показалось мне знакомым. Как ни странно, я не нашёл на сцене себя.

Помнится, в нашем театре спектакль "Горе от ума" не прижился. Поначалу роль Чацкого прекрасно исполнял Сергей Белозёров, а после его смерти Андрей Семиц вымучивал. Но три года назад он в "Театр им. Маяковского" перебрался. Пробовали вместо него кого-то ставить, но что-то не пошло, и спектакль сняли -- он и так собирал жалкую кассу. И вот теперь я вижу, что спектакль живёт, и как живёт! В зале нет свободного места! А Чацкий просто удивительный! Меня к нему как магнитом притянуло, глаз не оторвать. Вот что значит талант! Движения, голос, манеры, фразы, сказанные с необычайной интонацией. Даже невозможно передать -- всё так необыкновенно, выразительно, неподражаемо. За Чацким и все актёры подтянулись. И уже совсем другой уровень великой пьесы!

Я так думаю: если были мои похороны, на них, наверное, говорили изрядно прекрасных и размашистых слов. Может, и гением называли, чем лысый ёж не шутит. "Непоправимая утрата, искусство понесло страшный урон", -- и прочее такое. Ну, язык без костей. Вот только спроси кого-нибудь из наших, мог ли я сыграть Чацкого, все бы только посмеялись. Оно и верно, роль Чацкого, при всей своей простоте, очень сложна. Как и все положительные и глубокие герои.

Так ярко я, конечно же, никогда бы не сыграл. Мне стало даже немного досадно и завидно... а точнее, больше злился на себя. Жизнь создавала мне все условия, предоставляя нужные рычаги и кнопки, а я бездарно растратил весь свой пыл непонятно на что.

...Актёры вышли на поклон под свирепый шквал рукоплесканий. Чацкий уже снял парик и очки, и вот тут я наконец-то узнал себя. Что сказать... и обрадовался, и удивился, и одновременно растерялся, что ли... Всё-таки удивительно: как я мог не узнать самого себя? Парик, очки, грим -- это, конечно, немаловажно, и всё же, и всё же... Неужели эта та самая завораживающая сила таланта, когда забываешь обо всём на свете и готов поверить во всё что угодно?

Интересно, думал я, из каких кирпичиков должна складываться жизнь моего Ивана, какие должны происходить судьбоносные моменты, чтобы так раскрылся талант? Душа моя сама придумывала эти кирпичики и укладывала в определённом порядке или где подсмотрела? Или предвечная истина всегда пребывает с душой? Эх, если бы я мог досконально узнать историю этой виртуальной жизни! Я думаю, извлёк бы потрясающие уроки, узнал бы больше, чем из всех умнейших и нравоучительных книг мира. Ведь всё познаётся в сравнении. Я бы понял, почему и после какого события, моя жизнь повернула в неправильную сторону.

И самое главное... Как только я очутился на спектакле, я стал искать глазами Ксению среди зрителей. Ведь, как я понял, в этой вымышленной жизни она должна быть рядом с моим Иваном. Конечно, она не обязана присутствовать на каждом спектакле, и всё же... Поначалу я немного расстроился, не найдя её, но после антракта она вдруг появилась, села в первом ряду партера и тихо притаилась... Тут уж я разволновался не на шутку.

После спектакля зрители стали покидать зал, и я боялся, что и Ксения, как это было в моей жизни, понуро направится к выходу. К счастью, она уверенно, как будто к себе домой, вспорхнула на сцену и, цокая каблучками, юркнула за кулисы. Ну и я, конечно же, проследовал за ней -- это как-то само собой получилось. Там нас ждал Чацкий, её Ваня, похожий на цветочную клумбу, а рядом с ним стоял Алаторцев, который в спектакле, напомню, играл Фамусова.

– - А вот и Ксюшенька наша!
– - обрадовался он.
– - Дай-ка я тя примкну к отеческой груди!
– - нежно приобнял и говорит: -- Ваня-то каков! Я прямо налюбоваться не мог, свой текст чуть не забыл.

– - Ну что вы, Николай Сергеевич!
– - смутился Бешанин.
– - Это вы всех потрясли. Дайте-ка мою любимую жену... Не помните...

Иван передал цветы Ксении, отчего уже она стала походить на клумбу, и они поцеловались.

"Так и есть, -- подумал я, -- "любимая жена"!.." У меня комок к горлу подступил.

– - Знали бы поклонницы, какая у Вани жена красавица, ещё бы больше бы цветов нанесли...
– - Алаторцев шутейно хмурил брови, обиженно плямкал губами.
– - Ваню уже в "Малый театр" зовут, к "Вахтангову" -- тоже, со всей Москвы приглашения. Боюсь, как бы ни согласился. Мне, старику, совсем тоскливо будет. Ты уж, Ксюшенька, повлияй на него -- чтоб из театра ни ногой!

– - Да никуда я не уйду, -- отмахнулся Иван.

– - Куда мы без вас, Николай Сергеевич, -- засмеялась Ксения.

– - Вот и правильно, лучше журавль в руке, чем синица в небе...

– - Лучше пускай мой журавлик дома сидит, -- шутейно вздохнула Ксения.
– - Я Ваню только в театре вижу.

– - А вот это никак нельзя, -- вздохнул Алаторцев.
– - Мы себе не принадлежим. Такова уж наша актёрская доля. Да, Вань?

– - Да, доля наша страшная, мученическая...

– - А что тебе "Малый..."? Закроют, как Виктора Коршунова. Гениальнейший актёр, а из-за того, что на него публика ходила, одни главные роли в театре, в кино толком не сыграл. Народ его не знает. Народу фальшивых звёзд подсовывают, а настоящие -- тихо уходят, э-хе-хе... Как ты сегодня в спектакле грохнул: "А звёзды кто?.."

– - Это Ваня "А судьи кто?.." когда?..

– - Вот-вот... Ты, дочка, между строк читай, -- Алаторцев приосанился и выдал с выражением:

А звёзды кто? За древностию лет

К халявной жизни их нужда неодолима,

Сужденья черпают из жёлтеньких газет,

Времён очковтирательства и покоренья клуба;

Всегда готовые к журьбе,

Поют всё песнь одну и ту же...

А вот дальше забыл... как там... Ну, Ваня-то наизусть знает.

Ксения засмеялась, а Иван лишь грустно улыбнулся, уже погружённый в какие-то свои мысли.