Театральные подмостки

За что?! Я не мог понять, что я такого сделал, и расплакался.

Анна Михайловна брезгливо поморщилась и прошипела:

– - Выйди вон из класса и приведи себя в порядок!

Я очнулся в своём театре и долго не мог прийти в себя. Сам был готов расплакаться, как ребёнок.

Почти сразу я попал в другой фрагмент моего детства, а затем видения посыпались одни за другим, и я не переставал удивляться изощрённости Анны Михайловны. Боже мой! Как только она меня не называла! Пенилась гневом и изрыгала -- недоумок, дебил, слабоголовый, и такие слова, что и при взрослых-то произносить неловко, а тут дети... Мне показалось даже, что она от своей злобы и ненависти не совсем психически здорова.

Сами посудите, вот такой случай. Мы пишем сочинение, полная тишина в классе, я тоже что-то тихо и сосредоточенно карябаю на бумаге, и вдруг она в ярости клокочет:

– - Бешанин, выйди вон из класса! Мне надоели твои выходки!

Я растерян, не понимаю, что произошло, обида душит меня, слёзы застят глаза. Да и весь класс в недоумении.

Вне себя от ярости учительница подскочила ко мне, дабы самосильно вышвырнуть меня в окно с третьего этажа. Но для начала она схватила тетрадь и впилась в неё свирепыми крючковатыми глазами.

– - Это что?!
– - визжала она.
– - Я тебе сколько раз повторяла, недоумок, дебил слабоголовый, нет такого слова картошка, а есть слово кар-то-фель!

Сейчас уже, с высоты своего взрослого сознания, я могу предположить, какая неполадка случилась в голове моей учительницы. Ненависть и злые мысли на какое-то мгновение затуманили её разум, помутили её рассудок, и она то, что произошло в её мозгу, приняла за реальность.

Впрочем, все эти срывы, истерики можно понять, объяснить, списать на обычные школьные издержки, на нервную работу, но Анна Михайловна оказалась способна и на откровенную подлость, на чудовищную низость. Соберёт, бывало, деньги с родителей, чтобы сводить класс в театр, цирк или музей, а меня никогда туда не брала. Всякий раз от моей мамы отмахивалась, как от назойливой мухи: "Ваш сын плохо себя вёл, и я его не взяла". Деньги, само собой, не возвращала. На них она, наверно, покупала своей доченьке мороженко, пироженко... Денег хватало, благо она наказывала не только меня, но и других безответных детей, за которых родители не могли заступиться.

А ведь я действительно был беззащитен. Мой отец трагически погиб, когда мне было всего шесть лет. Маме пришлось одной на мизерную зарплату библиотекаря в 90 рублей поднимать троих детей. Стоит ли говорить, в какой нищете жила наша семья? Вот и скажите, как можно обирать нищую беззащитную женщину, которая одна воспитывает троих детей, еле сводя концы с концами на жалкие крохи?

Я всегда выглядел затравленным оборвышем. Свои школьные костюмы я донашивал донельзя. В конце они представляли собой жалкое зрелище -- изношенные в хлам, рукава задирались по локти, штаны -- чуть ли не до коленей. Мама делала всякие заплатки, надставки.

Впрочем, Анна Михайловна срывалась на любого из учеников по всякому пустяку. Была на редкость мстительна и злопамятна. Вынудила Катю Юрьеву перейти в другую школу. Игорёк Мокашов вообще в петлю полез. К счастью, спасли. Словом, многим крови попортила, сломала не одну хрупкую детскую психику.

Удивляюсь, как эта кровожадная особа, по недоразумению называющаяся учительницей, проработала в школе до самой пенсии.

К счастью, в моей жизни была и по-настоящему прекрасная и добрая учительница, которая трепетно и с любовью относилась к детям. Надежда Васильевна никогда ни на кого даже голоса не повышала. Разве что укорчиво посмотрит, а то и вовсе всё перевернёт в смех. Какого-нибудь лоботряса и обормота так тонко и шутливо вразумит, что у того в следующий раз напрочь пропадает желание выкидывать какой-либо фортель. К озорству любимая учительница относилась снисходительно и даже с симпатией. Вообще, в её голосе и фразах была такая неподражаемая тонкая ирония, что, я думаю, многим своим ученикам (и мне тоже) Надежда Васильевна привила чутьё к настоящему юмору, а не к пошлости и кривлянию. Но самая главная прививка -- она учила нас любить и прощать. А ещё она говорила, что цели в жизни надо ставить настоящие, достойные человека. "Если для человека главная цель в будущем -- жить богато и обладать властью и славой, -- это ни к чему хорошему не приведёт. В жизни такие люди ущербны и несчастливы, -- учила Надежда Васильевна.
– - Главное, чтобы в ваших сердцах было желание сделать что-то хорошее и доброе для людей и для всего живого на Земле. Подумайте, как можно украсить нашу Землю, сделать её прекраснее. В каждом из вас есть свой талант, тот дар, для чего вы родились. И когда вы захотите что-то сделать не для себя, талант проявится, будет вам подсказывать и вести по жизни. Выбирая профессию, всего лишь нужно просто представить, в какой области вы сможете сделать как можно больше. Поэтому учитесь хорошо, и тогда у вас в будущем будет больше возможностей. Чем больше человек знает, тем ему интересней жить". Надежда Васильевна говорила нам это ещё в четвёртом классе, когда, казалась бы, до выбора профессии ещё ох как далеко.

Я уже тогда решил стать артистом. Причём я принялся развивать себя без всяких грёз о грядущей славе, как и учила Надежда Васильевна, а въедливо постигал актёрскую науку изо дня в день. Ходил на спектакли, много читал, интересовался биографиями интересных людей, старался быть разносторонним и присматривался к людям, вникая в тонкости их характеров. Пробовал пародировать, причём не только голоса, но и походки, мимику и жесты, паузы и выражения глаз. Словом, изучал человеческую натуру вдоль и поперёк.

Пока меня кидало из одного фрагмента в другой, мой театр постепенно принимал привычные очертания. Библиотека потихоньку ужималась, и в конце концов остался только небольшой стеллаж, на котором стояли книги великих классиков -- Гоголя, Пушкина, Толстого, Достоевского, Чехова и т.д. Всё это были известные произведения.

Когда видения из детства прекратились, я, опустошённый и потерянный, подошёл к книжным полкам. Читать совсем не хотелось, от дум голова уже распухла, и я размечтался: "Лучше бы фильмотеку подкинули. Ну а что, если здесь книги пишутся, значит, и фильмы снимаются. Возможностей тут, конечно, куда больше! Конечно... Тут, наверное, и ядерную войну снять можно. Эх, спектакль бы хоть какой показали по здешней пьеске. Да уж ладно, не до жиру быть бы живу... Можно и просто почитать".

Я потянулся к Гоголю и открыл первую попавшуюся книгу. Это были "Мёртвые души".

Явление 18

Мёртвые души

В ту же секунду я оказался в кресле партера в третьем ряду. И всё вокруг переменилось. На удивление, в зале сидели зрители, полный зал, а на сцене шёл спектакль "Мёртвые души". Как раз та мизансцена, где Чичиков у Собакевича в гостях. Сидят они за столом, трапезничают и вот-вот начнут за мёртвые души торговаться. Стол кушаньями заставлен. Полбарана на блюде, индюк, ростом с тёлёнка, набитый всяким добром: яйцами, рисом, печёнками и невесть ещё чем. Словом, няня. Но самое примечательное: посреди стола лежал огромный поднос с целиковой запечённой улыбающейся свиньёй или кабаном, я уж не знаю, весом, по меньшей мере, в два центнера. Мне сразу стало интересно: настоящая это свинья или бутафорская?

В общем-то, ничего необычного, а вот странный зрительный зал поверг меня в уныние. Уверяю вас, вы ни в одном театре не увидите столь странного зрелища. Все зрители очень нищенски одеты -- забудьте о костюмах и красивых свитерах. Какие-то лохмотья, простенькие рубахи, на которых заплата на заплате. Одеты так, словно это всё крестьяне, жившие, по-видимому, в гоголевские времена. Почти все бородатые мужики разного возраста, и среди них одна единственная женщина.

Она всё что-то ёрзала, с тревогой глядела по сторонам и то и дело говорила рядом сидевшему коренастому рыжебородому мужику:

– - Ой, чует моё сердце: отдаст барин нас этому жулику, ей-богу отдаст.

Мужик или молчал, мрачно насупившись, или нервно отмахивался:

– - Да угомонись, Лизавета! Хуже всё одно не будет!

"Так это же мёртвые души!" -- поразила меня страшная догадка. Я тут же подумал, что не могу узнать актёров. И меня оглушила невероятная мысль: "А что если это настоящие Собакевич с Чичиковым? А это не иначе та самая Елизавета Воробей, которую Собакевич подсунул Чичикову под видом мужика".

Руками и ногами пошевелил, ущипнул себя, пощупал -- вроде как я и есть, не глазами Ксении смотрю, а своими собственными. И время вроде как настоящее, а не какое-то там прошлое. И всё же сижу я и не знаю, как себя трактовать. Мне вдруг показалось, что я опять живой, а всё то, что со мной доселе происходило, это какой-то дурной сон. Даже подумал: "Вот сейчас выйду на сцену и сразу окажусь в своём мире. Буду жить дальше, и весь этот кошмар закончится". Но потом всё же решил повременить, неудобно как-то спектакль прерывать. Дай, думаю, дождусь, когда хотя бы мизансцена закончится. Поначалу всё гладко шло, помещики строго по тексту свои реплики разыгрывали, а потом какую-то чушь понесли.