Театральные подмостки
Шрифт:
Да, жизнь не так проста, как прикидывается, и дурит нашего брата человека без всякого зазрения совести. Мы думаем, что нас накрыла с потрохами настоящая любовь, а это всего лишь отвлекающий манёвр судьбы или прививка от будущей фальши... Ведь так и есть: невозможно человеку запретить любить, но его можно отвлечь, подсунуть примерно то же самое, что потом оказывается совсем чужим. Так делают охотники, расставляя на воде и в камышах чучела уток, тем самым приманивая наивных селезней. Вот и Лера в моей жизни была, получается, всего-навсего пластмассовая подсадная утка, на которую я по недомыслию спланировал.
Как всё-таки легко человеку вляпаться! И как же трудно избежать фальшивой любви, которая со временем или превращается в жалкий фрагмент в лихо
К счастью, дальнейшая жизнь моего такого родного, простодушного и романтичного Ивана сложилась благополучно. Он встретил Ксению, свою настоящую любовь, и они поженились. Судьба оказалась к нему благосклонна... Быть может, и потому, что он вёл себя искренне, совершал поступки далёкие от прагматизма и уж тем более не очерствел и не стал мстить другим женщинам за свою поруганную любовь, как это, бывает, делают другие.
Удивительно, но такое проникновение в другую судьбу, пусть и придуманную, отразилось и на моём облике. Я почувствовал, что стал более худым и жилистым, а лицо моё огрубело, задубело и покрылось обветренной шелухой. Видимо, на мне отпечаталось то время, когда мой Иван страдал и бегал за Лерой. Тогда он был ещё совсем молод, делал первые шаги в актёрской карьере, сильно нуждался в деньгах и подрабатывал на стройке. А эта работа, как известно, нелёгкая. Не в тёплом и уютном кабинете, а в жару и в мороз, под проливным дождём и на пронизывающем ветру. Впрочем, странные изменения внешности нисколько меня не обескуражили. Я даже с улыбкой подумал, что придётся потихоньку привыкать, подстраиваться к новым реалиям. Ведь я сейчас не материальное тело, а сознание, облачённое в таинственную плоть, с которой могут происходить всевозможные удивительные вещи.
– - Иван Бешанин, Михайлов сын!
– - крикнул Чичиков.
Я оцепенело молчал, погружённый в свои думы.
– - Иван Михайлович Бешанин здесь?
– - повторил он уже мягче, шаря глазами по зрительному залу.
Я очнулся и машинально ответил:
– - Да здесь я, здесь!
– - Стало быть, вернулись, Иван Михайлович?
– - просиял Чичиков.
– - Вот и чудненько! Пожалуйте-с на подмостки! Как же-с, ждём-с, ждём-с...
Из-за огромной свиньи я не мог разглядеть всех, кто сидел за столом. И когда я поднялся на сцену, немало удивился. Рядом с Собакевичем мило чирикала наша красавица помреж Лиза Скосырёва. Она задорно смеялась и игриво жалась к несчастному помещику, на которого жалко было смотреть -- он сидел, насупившись, красный как рак. Ибо Лиза разошлась не на шутку -- шаловливо гладила и дёргала бакенбарды Собакевича, поправляла жидкий чубчик на его лоснящейся лысине и отпускала изящные недвусмысленности. Впрочем, я не очень-то и удивился, зная её весёлый характер.
Лиза всегда что-то несуразное вытворяет со своей причёской. То букли накрутит в какие-то невероятные конструкции, то отчихвостит что-то вроде ирокеза. Однажды полголовы выбрила, а потом и вовсе лысая с месяц ходила. В этот раз она свои русые волосы сплела в тонкие косички, которые висели на висках, перед ушами и на лбу. Три косички окрашены в рыжий цвет -- этакий трезубец на лбу, -- а одна косичка на левом виске -- в чёрный. А ещё Лиза постоянно красит губы, на дню по много раз, причём в самые немыслимые и яркие цвета. Я думаю, если какой-то скульптор в будущем надумает вдруг поставить Елизавете Скосыревой памятник, он обязательно должен вложить ей в одну руку шоколадку, а в другую -- губную помаду. Ну и, конечно, Лиза сейчас не обошлась без татуировок и пирсинга. Правда, тату она всегда делает временные, обычные наклейки. Одна надоела -- другую приляпает. Однажды мне призналась, почему настоящие татуировки не признаёт. Не серьёзно, говорит, проходящее. Я подивился её мудрости, и она мне ещё больше открылась: мол, позовут её в Кремль, как режиссёра, вручать Орден "За заслуги перед отечеством", и как она, разукрашенная, туда заявится? И в одежде Лиза не изменила себе -- откровенное блестящее серебристое платье, которое мало что прикрывало. И от
всего этого соседство её с Гоголевским помещиком выглядело вполне гармонично...В нашем театре Лиза помощником режиссёра числится, помреж, стало быть. Но с недавних пор, несмотря на свой незрелый возраст, ей нет и двадцати пяти, сама взялась до самозабвения за молодёжные комедии, сериалы и всякую развлекательную дребедень, где закадровые зрители ухахатываются, а зрителям перед экраном плакать хочется. Хотя, что греха таить, кое-что у Лизы и правда смешно получилось, и даже талантливо.
Её появление меня немного озадачило, хотя и обрадовало, а вот нашего худрука Вячеслава Вячеславовича Бересклета я уж никак не желал увидеть. Мы с ним никогда хорошо не жили, к тому же ещё не выветрился из головы его странный тост на моей театральной свадьбе. И опять он с уродливой бородавкой на носу, и снова в той петушиной одежде, вот только шапочка другая. С пером.
Увидев меня, Бересклет тотчас же вскочил со своего места и, широко распростерши крылья, полетел навстречу. И я отметил про себя, что, несмотря на вычурный и потешный вид, характер Бересклета в тустороннем мире, видимо, неизменен. Всё тот же суетливый и лицемерный, коварный и льстивый.
– - Ванечка! Родненький! Наконец-то я тебя дождался!
– - захлебывался Бересклет от лукавых и неискренних слов.
– - Вот радость-то! Вот радость!
Я мучительно претерпел его объятия и поцелуи, не в силах вымолвить ни слова. И даже опаской поглядывал, удивляясь, как блеют его овечьи глаза.
– - Ну, как ты здесь? Рассказывай! Ну, пойдём, пойдём к столу. Как же я рад тебя видеть, хороший мой!
Лиза по-дружески кинулась мне на шею, клюнула в щёку и залепетала всякий вздор. Мне стало как-то неловко, и я с опаской посмотрел на Леру. Но та даже не двинулась со своего места. Она равнодушно и сухо кивнула и опять, вгрызаясь клыками в баранью ногу, ушла в глубокую задумчивость. Я совершенно растерялся, не зная, как себя вести.
Собакевич чуть наклонил голову и жестом радушного хозяина пригласил к столу.
– - Прошу, Иван Михайлович, поужинать с нами, чем Бог послал,-- сказал он.
– - Весьма польщён... Тронут до глубины души... Великая честь попотчевать столь выдающегося актёра... У меня, сами знаете, как. У меня когда свинина -- всю свинью давай на стол, баранина -- всего барана тащи, гусь -- всего гуся!
Я озадаченно поскрёб затылок. Это уже был больше Собакевич, чем великий актёр Михаил Ломарёв.
– - Спасибо, я сыт...
– - Когда ж тебя успели покормить?
– - весело воскликнула Лиза.
– - Ну давай, не вредничай! Всё для тебя!
Я с интересом рассматривал татуировку на левом плече Лизы, наглую рыжую кошачью физиономию в вензелях, и чутьём понимал, что это рисунок со смыслом.
– - Да нет, правда пока не хочу. Может, позже.
Есть и правда совсем не хотелось, тем более не вызывала доверия огромная румяная свинья, с хитрой ухмылкой на физиономии, у которой угрюмый Собакевич и Бересклет, с лоснящимся лицом от жира, выели полбока. Я просто содрогнулся, на них глядючи. И на прожорливую вегетарианку Леру было больно смотреть. Перед ней на большой тарелке лежала баранья нога, которую она всякий раз с трудом поднимала и, еле удерживая в своих хрупких руках, выгрызала кусок. Рядом с тарелкой горой лежали обглоданные кости. Меня так и подмывало спросить: дорогая, а как же борьба с калориями и вегетарианство? А ещё я чуть не ляпнул: любимая, ты одна, без Шмыганюка?
А вот Лиза почему-то к мясному не прикасалась. Она пила кофе из маленькой чашечки и время от времени хрумкала неимоверно большой плиткой шоколада.
– - Ну, Иван, как прошли смотрины?
– - хмурясь, спросил Ломарёв.
– - Ознакомился со своей истинной жизнью? Рассказывай без утайки, тут все свои.
– - Спасибо, ознакомился.
– - А меня там видел?
– - спросила Лиза своим тоненьким голоском.
– - Мы там с тобой случайно не женаты?
– - Вот этого я не знаю, -- сказал я и скосил взгляд на Леру.
– - К сожалению, скорей всего, нет...