Театральные подмостки

Самый короткий и самый щадящий был первый спектакль, где Ксения стала женой Шмахеля. Жили как чужие друг другу люди, зачем-то тянули лямку семейной жизни. Шмахель всегда был в плохом настроении, пил постоянно, отсутствовал сутками, к Ксении относился пренебрежительно, подчас как к домработнице и обслуге. Ну а в дальнейших спектаклях судьба уверенно, методично и изощрённо уродовала Ксении жизнь, подавляла в ней желание жить и радоваться, ломала через коленку. И если в первом спектакле Ксения была глубоко несчастна, хандрила и регулярно впадала в депрессию, то в дальнейших историях её жизнь становилась всё более трагичной, невыносимой и страшной -- и в конце концов превратилась в сущий ад, без просвета и надежды. Алкаш-уголовник Графин избивал Ксению настолько правдоподобно, что и тени сомнения не возникало в реальности происходящего. Однажды он даже сломал ей ключицу, и хруст был слышен на весь зал. Потом Ксения с гипсом ходила. И это ещё не самое страшное. Там было столько чёрного натурализма, что я просто не в силах описать. И даже, казалось бы, тихий и безобидный трусливый Стасик, который раболепствовал перед всеми и вся, с покорной женой вёл себя, наоборот, изощрённо. Обыденно и повседневно вымещал на ней свои страхи и комплексы, очень "трогательно" попивал кровушку, взахлёб и исподтишка. Странно, а может быть, и закономерно, но в этой жизненной истории Ксения покончила жизнь самоубийством.

Временами было страшно и невыносимо смотреть. В груди моей всё клокотало и рычало, а пальцы сами собой сжимались в кулаки. Хотелось хоть что-то сделать для Ксении, защитить её, выдернуть из этого кромешного ада и как минимум заехать каждому выродку по зубам. В какие-то моменты я не выдерживал и в горячке вскакивал... и сразу всё пропадало -- и зрители, и сцена пустела. Чуть остыв, я снова садился на своё место. Словно в наказание за несдержанность, спектакль начинался заново, а не с того момента, с которого прервался. Приходилось, как самоубийце, одно и то же смотреть дважды, а то и трижды.

Зрители плавали в слезах, искренне негодовали и слали извергам и мучителям Ксении всяческие проклятия, поминая недобрым словом и меня, отчего иной раз в зале стоял сплошной гул. Я постоянно находился в состоянии некой прострации и боялся обернуться, чувствуя, как обгрызают мой затылок своими взглядами, с упоением вонзают клыки по самые дёсны. Конечно, я реально осознавал свою вину перед Ксенией и даже чувствовал своё авторство в этих постановках...

К концу каждого спектакля я впадал в состояние крайнего душевного истощения или безучастной тупости. Даже, наверное, дошаивал до того пограничного состояния, когда можно запросто сойти с ума. И не случайно после каждого спектакля, как только опускался занавес, я засыпал крепким и беспробудным сном тут же, в своём кресле, и мне снилось, как Ксения плачет...

Просыпался всегда в пустом зале, но на сцене ещё оставались декорации прошедшего спектакля. Я ходил по подмосткам, осматривал всё тщательно, вспоминал и чувствовал, что эмоции уже притупились, сердце притихло и лишь временами больно ворочалось. И увиденный накануне спектакль я уже воспринимал всего лишь как театральную постановку.

Как актёр или как маститый театральный критик, я детально анализировал и аккуратно раскладывал всё по полочкам, перебирал по косточкам всех персонажей прошедшего спектакля, в том числе и очередную Ксению. И удивлялся, как можно в одном спектакле собрать столько ярких и колоритных образов! Какие живописные и проникновенные мизансцены! Мерзких мужей Ксении уже воспринимал, как талантливых актёров, и меня уже не тошнило от них, чувство ненависти и отвращения не мучило, и я невольно начинал гордиться за свою актёрскую душу, или, как её здесь называют, рубашку. Признаюсь, с первого же спектакля подумал, что всех персонажей играет моя актёрская рубашка, так же как и того "Ревизора". Но я малость ошибся. Потом узнал, что Ксения была настоящая. Играла сама, без дублёра и, что называется, жила на сцене. И я, право, так и не понял, как к этому относиться: талантливая игра потрясающей актрисы или нечто большее, что сыграть невозможно? И вообще, зачем ей надо было так надрываться? Или она хотела уколоть меня побольнее?

А ещё Ксения сыграла всех своих детей... Кстати сказать, мне потом объяснили, в тустороннем мире это обычное дело. Пока у ребёнка не появилась своя душа, душа матери живёт этой жизнью и в тустороннем мире принимает облик сына или дочки. Это называется материнским перевоплощением. В какой-то мере, любая мать -- актриса. Ксения же воплотила на театральных подмостках вообще что-то невероятное. Откуда она могла знать, как выглядят её дети от того или иного ублюдка? Вот поистине тайна, которая, наверное, только материнскому сердцу подвластна!

Знаете, всё-таки это непередаваемое чувство -- вдруг увидеть детей, хоть и не своих, от любимой женщины... Это совсем не то, скажу я вам, когда бросил беременную женщину или уже с ребёнком ради новой пассии, а потом через много лет решил полюбопытствовать или нужда заставила.

И ещё многое для меня в этих спектаклях, увы, осталось загадкой. Спрашивается, кто антрепренёрствовал, так сказать, или спонсировал, эти спектакли и кто режиссёр-постановщик?

Что и говорить, автор или авторы глубоко капнули, глубоко...

Как же права старая и мудрая поговорка "Жизнь прожить -- не поле перейти". И как же всё-таки судьбоносно и ответственно быть молодым! Тяп-ляп и кое-как заложил фундамент будущего, или даже -- расчётливо, но не тот. А как угадаешь, когда скудный духовный багаж и никакого понимания жизни, зато распирает от непомерных амбиций юношеского максимализма, а перед глазами маячат никчёмные и обманчивые мечты?

И всё же кого благодарить, что у меня всё-таки есть ещё надежда встретить свою родную душу, свою любимую, свить с ней гнёздышко, родить детей. Кому сказать спасибо, что он берёг мою суженую от всех этих страшных браков? Мне вспомнилась юмореска -- советы женщинам, как избежать нападения маньяка. Давались всякие дельные советы, серьёзные и шутейные, и всё это заканчивалось фразой: "Если вы будете строго следовать нашим рекомендациям, встреча с маньяком вам не грозит. И тогда его жертвой станет кто-то другой..." И жертвами стали Альбина, Неля, Катя, Геля...

Думал я и над некоторыми жизненными тайнами этих спектаклей. Странно, но во всех историях Ксения исправно рожала детей, и родила даже уголовнику-садисту. Правда, ребёнок оказался больной -- последствия бесконечных избиений, когда Ксения была беременной. И я не мог понять этой загадки, этой жизненной гримасы. Не было каких-либо проблем и проволочек -- некоего протеста, сопротивления свыше. Больше того, некоторые дети появились с каким-то, я бы сказал, цинизмом и злорадством, как жестокая насмешка судьбы. Почти во всех спектаклях Ксения собиралась уходить от мужа-мучителя. Хоть и с оглядкой, но поковала чемоданы и готовила тропы к отступлению, заметала осколки разбитой чашки в мусорное ведро и подумывала, как лучше сжечь все мосты, и вдруг на тебе -- новость, беременна... Плакала, конечно, ревела, а куда денешься? Не аборт же делать. Это не про неё. Да и присуха какая-то странная крепко держит, из головы не лезет. Судьба всё-таки, опять же кое-какие знамения были, и откровения, и гадания, и гороскоп удачный, и сны вещие...

Однако, как же тут всё странно! Как будто я всё больше и больше теряю связь с реальностью. Чувствую, как моё сознание медленно и постепенно перетекает себе... И даже хочется поторопить, чтобы поскорей всё закончилось... Как там у А.П. Чехова в "Трёх сёстрах" -- "Может быть, я и не человек, а только вот делаю вид, что у меня и руки, и ноги, и голова; может быть, я и не существую вовсе, а только кажется мне, что я хожу, ем, сплю. О, если бы не существовать!"

Явление 6

Страшный суд

После каждого спектакля мне снился один и тот же короткий сон: Ксения молча смотрит на меня, всхлипывает жалостливо, и слёзы катятся по её щекам. Но после четвёртого -- последнего представления меня накрыл долгоиграющий дремотный сюрреализм, такой ясный и детальный, что и сейчас сомневаюсь, не происходило ли это на самом деле. Я смутно мог думать и анализировать, как это иногда возможно в полудрёме, и воспринимал действие последовательно, но рваными кусками -- ещё одно странное состояние сознания, которое трудно передать. А ещё, знаете ли, я, видимо, неспроста видел это во сне. Наяву бы у меня, наверное, сердце не выдержало. И уж точно бы умом повредился. Однако обо всём по порядку.

Так вот, снится мне, будто я -- прокурор на судебном слушанье. На мне, как полагается, синий мундир, с майорскими погонами младшего советника юстиции. Сижу я, значит, такой важный и величественный, за прокурорской тумбочкой и с мерзкой ухмылкой поглядываю на обвиняемых...

Зал суда несколько странный: обзаведенье вроде как обычное, но стол для присяжных находится не в отдельной комнате, а прямо в зале суда возле огромной клетки, хромированные прутья которой в руку толщиной. В ней на коротенькой лавочке сидят рядышком... Ксения с девочкой лет семи, которую я увидел впервые -- в спектаклях среди детей этой девочки не было. Ксении прижимала её к себе, как дочку, и девчушка, положив голову на мамины колени, тихо и задумчиво смотрела на прокурора, то есть на меня. Ксения совсем не глядела в мою сторону, такая жалкая и трогательная, с повисшими плечами, и слёзы блестели на её глазах.