Театральные подмостки

– - Что и говорить, -- покачал головой Николай Сергеевич, -- в безветрии у деревьев корни слабые -- только дунь, и уже валяется, гниёт. Сейчас и так сытое время -- уникальную судьбу создать очень и очень трудно. Достойного человека днём с огнём не сыщешь. А с тобой, Аркадий, дело ясное: боишься ты жизни, вот твоя рубашка и подготовила альтернативу... Встряска нужна.

Мне сразу захотелось о Дионисии рассказать. Ну и подробно поведал, как он сильно изменился, книги серьёзные пишет.

– - А я всегда знала, что сумасшествие -- это неспроста, -- сказала Ольга.
– - Мы, женщины, всегда любим... ненормальных...

– - Конечно, неспроста, -- согласился Николай Сергеевич.
– - Душу хлебом не корми, дай человека к безрассудству приохотить, ко всяким там несуразным поступкам и странным мыслям.

Я долго мялся, а потом всё-таки рассказал, как я Ксению в её юном возрасте спас.

Ольга и Николай Сергеевич согласились, что встреча эта неслучайна: мол, столкнулись души, а заодно проведение меня на вшивость проверило. Правда, толком и не объяснили, кто был тот таинственный, чьими глазами я смотрел. Так я и понял, что сами не знают.

Ну а Стылый не упустил шанс поёрничать.

– - А ты что полез? Может, это их сестра была?..
– - ухахатываясь, говорил он.
– - Это как у Зощенко в "Гримасе Нэпа". Один мужик избивает старушку. Прохожий кинулся с кулаками заступаться, вне себя от негодования, естественно... Мужик говорит: ты чё лезешь? Это моя мать! Прохожий сразу посмяк, потух, стал прощения просить: извините, говорит, простите, я не знал, что это ваша мама. И потом ещё всю дорогу в поезде мямлил, пытаясь замять свою бестактность.

Явление 5

Лукавая драматургия

Гости мои ушли, а я размечтался не на шутку. Будто мои Иван и Ксения вместе, и фамилия у них одна, и дети у них одни, и всё-то у них одно на двоих. Ну и мало-помалу совсем утвердился, что это именно с Ксенией познакомился мой Иван... Настроение моё резко поползло вверх, и я почувствовал необычайный прилив сил. Не в силах усидеть на месте я прохаживался между рядами, представлял всевозможные радужные картинки, смеялся как наивный дурачок и заговаривался сам с собой вслух всякими глупостями... и вдруг я увидел на кресле газету. Как будто кто-то из зрителей забыл. Развернул её, и на последней странице сразу в глаза мне бросилась фотография... в чёрной рамочке... А под ней -- некролог...

На фото была Ксения. Имя и фамилия тоже её -- Ксения Короткова.

Ноги мои подкосились, и я рухнул на ближайшее кресло. Сердце страшно защемило, а веки мои набухли и пролились горькими слезами.

Не знаю, сколько я пробыл в таком неважнецком состоянии, но в какой-то момент я просто уснул. И во сне приснились мне похороны Ксении.

Скажу вам, это были очень странные похороны. Я узнал отца Ксении Дмитрия Фёдоровича, её маму, Евгению Петровну, кое-кого из их родственников. Всех их я вспомнил благодаря тому видению, где мы справляли именины Ксении. Но самое странное, что тут же присутствовали Аркаша Стылый, уголовник Графин, мясной директор Шмахель, трусливый Стас и циник Оскар. Все они были почему-то без своих жён и сожительниц. Они толкошились кучкой... и весело и непринужденно разговаривали между собой. Среди них был ещё один приблатнённый упырёк низенького роста. Что-то гадкое и подленькое читалось во всём его облике. Он больше всех шутил и громче всех смеялся. Я даже не хочу передавать все диалоги и фразы -- какая-то вакханалия. Гарцевали друг перед другом, рассказывая пошлые и похабные анекдоты, и каждый старался переплюнуть предыдущего испражнятеля.

Единственный, кто не веселился, это Стас. Видно, что он маниакально всего боится. Судя по всему, та трусость для него усугубилась в махровую паранойю. Он стоял, вплотную прижавшись спиной к берёзе, опасаясь, видимо, что кто-то подкрадётся сзади и ударит его по голове или ножом в спину. В глазах его поселился неизбывный страх, во всём облике чувствовалась крайняя пришибленность, а голос был тих и угодлив. Он постоянно глотал какие-то таблетки, видимо успокоительные, и всё равно отчаянно волновался, то и дело вытирая пот со лба.

– - С самого утра неприятности... одна за другой. Какой страшный день, а мне волноваться нельзя. Вот уже давление поднялось. У меня целый букет нервных заболеваний. Врачи ничего понять не могут, говорят, какие-то новые синдромы, неизвестные медицине. Наверняка -- неизлечимо. Сказали, что у меня может начаться размягчение мозга.

– - Да не стони ты!
– - прикрикнул на него Графин, который, наоборот, был похож на отчаянного головореза, старающегося нарваться на любую неприятность.

Он катал желваки на скулах, с прищура смотрел по сторонам и мрачно гоготал над шутками. Видно было, как он еле сдерживает рвущуюся наружу постоянно мучавшую его злобу.

А в простеньком гробу и правда лежала Ксения... Но как ни странно, лицо её было как-то размыто, и видел я её весь сон только с отдаления.

Я проснулся, когда всех позвали прощаться. Поэтому не видел, как опускали гроб. А потом потянулась череда страшных спектаклей... Я думал, что свихнусь.

Каждый день начинался с того, что в зал натекали зрители, а я чудесным образом оказывался на своём, невесть кем подписанном месте в первом ряду -- на спинке вензелями красовалось "Бешанин". Потом поднимался занавес, и я с утра до вечера смотрел очередной кошмарный спектакль о жизни Ксении... Каждое представление длилось по десять -- пятнадцать часов. Только представьте: пятнадцать часов страшных откровений, от которых волосы на голове дыбились и кровь в жилах стыла... И ладно бы я был один, а то ведь полный зал знакомых мне людей. Ольги Резуновой и Николая Сергеевича, правда, не было, но я видел своих друзей и многих наших актёров и актрис, которые всякий раз садились не ближе десятого ряда, словно не желая со мной общаться. Сторонились меня и мои родственники. А вот родителей, бабушек и дедушек, я опять так и не увидел. И слава Богу. Рядом со мной слева сидела костлявая ягишная старушенция, со злыми колкими глазами, кривая усмешка не сходила с её лица, а справа -- очень толстый неприятный мужчина, который всё время что-то жевал. И вообще вокруг меня сидели какие-то отвратные личности -- уголовники, бомжи, алкаши, помешанные и дегенераты, словно я угодил в компанию, которую заслуживаю.

Это были совершенно необычные спектакли, скорее, живое кино, со всеми его возможностями, когда можно что-то вырезать или что-то вставить. Конечно, такое кино можно увидеть только в тустороннем мире.

На сцене разыгрывались реальные жизненные истории, с которыми я уже сталкивался в чужих гадких жизнях. Видимо, для ознакомления меня туда и закидывали. Получается, намеренно готовили к этим спектаклям, показав самые неприглядные, судьбоносные и разрушающие жизнь куски. И вот теперь эти же куски перетащили на театральные подмостки, превратив в мизансцены. Своеобразная инсценировка по мотивам, где кое-что незначительное вырезано, немного приукрашено, как и подобает для сцены, кое-что добавлено, но главное, жёны этих отвратных личностей были заменены... на Ксению. В первом спектакле Ксения стала женой мясного директора вместо Альбины, во втором -- жила с циником Оскаром в гражданском браке, в третьем -- с трусливым и мнительным Стасом вместо Катерины, в четвёртом -- с алкашом-уголовником Графином взамен Нелли. Притом Ксения не копировала характер и поступки той же Альбины, которая в приступах ревности была отвратительна. Везде она была сама собой, милой и прекрасной во всех отношениях, и голос её, мягкий и с добринкой, звучал завораживающе.

И вот через эти странные постановки я в полной мере и во всей красе увидел, как могла сложиться жизнь Ксении по всевозможным прихотям судьбы.

У всех спектаклей были просто издевательские названия с одним и тем же смыслом: "Суженого и кривыми оглоблями не объедешь", "От судьбы не уйдёшь", "Суженый на роду написан", "Пары соединяются на небесах".

Согласитесь, трудно и немыслимо представить встречу Ксении со всеми этими людьми, а тем более совместную жизнь, даже при всей изощрённости жизненной драматургии, с её странными перипетиями и безмерной глупостью. И всё же я увидел, как это могло быть. А ещё, признаюсь, я каждый раз ждал -- то ли со страхом, то ли, наоборот, с надеждой, -- что будет спектакль про мою прошедшую жизнь, где Ксения заменит Леру. Но этого так и не произошло.

Как правило, каждый спектакль начинался с судьбоносной и вроде как радостной встречи Ксении со своим будущим мужем, законным или гражданским. Потом короткие, как не столь важные и малозначительные, мизансцены со свадьбой, коих было всего две -- с мясным директором и Стасом, -- в остальных историях они просто сожительствовали. Везде совместная жизнь начиналась весело и даже счастливо. Мясной директор поначалу не был таким толстым, а вполне даже симпатичным Сеней. А в облике алкаша-уголовника Графина и в его поступках не сразу появилось нечто зловещее. Ксения искренне верила в любовь, мечтала о детях и, радостная и окрылённая, принималась обихаживать семейное гнёздышко, но уже скоро грустнела, тускнела и жухла. Радость её быстро меркла, счастье неумолимым образом сдувалось и улетучивалось, и к Ксении всё ясней и отчётливей приходило понимание, с кем она связалась и куда вляпалась. В истории с алкашом-уголовником и вовсе случился странный резкий излом, после которого он превратился в чудовище, готовое просто так пнуть беременную в живот. Это вообще был самый страшный спектакль, и самый последний, как апофеоз подлости и мерзости. Кстати сказать, все спектакли шли друг за другом как бы по нагнетающей. И всякий раз я думал, что хуже и быть не может, а следующая история оказывалась ещё страшнее.