Театральные подмостки

Знаете, к тем детям из спектаклей я испытывал жалость и сострадание, и всякий раз возникало желание что-то сделать для них, но в этой необыкновенной девчушке я увидел нечто очень дорогое и родное. И сердце моё отзывалось как-то особенно...

За судейским столом сидела супруга мясного директора Альбина, облачённая в чёрную судейскую мантию и с широким белым жабо на груди. В своей жизни она судья, поэтому, наверное, и в мой сон судьёй просунулась. Пролезла со всеми своими необходимыми судебными атрибутами, как-то: молоточек на подставке, увесистые фолианты -- конституция и разные там кодексы, документы -- "материалы дела", флажок России и ворох денежных пластушин и купюр врассыпную, в том числе и иностранная валюта, кнут и игрушечный макет гильотины. Денег было так много, что "ваша честь" пересчитывала их почти всё время, пока длился сон. Она с милой улыбкой сбивала их в пачки и, перехватив чёрной резинкой, перекладывала на другую сторону стола. Хотя не забывала и о судебном процессе и частенько вмешивалась в ту вакханалию, которую устроили присяжные и прокурор. В самом начале слушания она задавала Ксении совершенно идиотские вопросы типа: была ли она у гадалок и астрологов, верит ли в Конец света, знает ли заговор на поднятие клада -- и ещё спрашивала какую-то подобную хренотень.

Адвоката вообще не было, во всяком случае, он ни разу так и не пикнул.

А вот присяжные заседатели -- это особенная история, особенная...

Сон начался с того, что в зал ввели присяжных -- и я чуть не проснулся от оторопи. Впереди шёл Бересклет, а за ним цепочкой следовали четверо мерзейших мужей из спектаклей. Всего присяжных было тринадцать. В этот заветный состав просунулись ещё знакомые мне женщины... Суглобая патологоанатом Катерина -- в реальной жизни супруга кышливого Стасика. Она с каменным лицом просидела всё слушанье. Пассия циника Оскара красавица-блондинка Геля. Эта семнадцатилетняя девочка сразу же достала пилочку и увлечённо занялась своими ноготками. Неля, с которой уголовник-алкаш связал свою мерзкую жизнь, почему-то была одета в полицейскую форму. Представьте: помятая и пропитая внешность, лиловый синяк под мутным от капиллярной краснины глазом -- и тут же парадный китель, галстук и погоны. А вот юбчонка короткая донельзя. На лице Нели читалась искренняя озабоченность ростом преступности и тревога за нравственные устои. Среди присяжных был почему-то Аркаша Стылый, причём который из постановочной жизни -- спившийся, законченный алкаш в несуразных очках. Рядом с ним сидела помреж Лиза Скосырева и вела себя тише воды ниже травы. В этот раз её причёска была до безобразия простой и даже жалкой. Нечто коротко подстриженное с неестественной белизной от перекиси водорода -- безвкусное, незамысловатое каре с прямой чёлкой. И одежда совсем не походила на её обычные вычурные и броские наряды. Простенькое серенькое, мышиного цвета платьице с белым кружевным воротничком, как у школьницы. Лиза почему-то в очках, которые никогда не носила. Она задумчиво смотрела перед собой и опять грызла огромную плитку шоколада, на этот раз белого. Ещё среди присяжных находилась плохая учительница Анна Михайловна со своим престарелым мужем -- старше её на тридцать два года. Этот щупленький старикан в очках представился, как Владимир Петрович Меряев, профессор философии. Тринадцатой присяжной была Лидия Бортали-Мирская.

Старшиной присяжных назвался Бересклет. За него якобы проголосовали единогласно все присяжные. На скамейке зала суда сидели Лера и Шмыганюк, аки два голубка. Она на удивление как бы в трауре... На ней короткое чёрное платьице, которое ещё больше подчёркивало её тощую, костистую фигуру, а голова подвязана чёрным траурным кашемиром. А Шмыганюк -- наверное, из принципа -- во всём белом. Белые брюки и белая майка, сплошь утыканная корявыми фразами на английском языке -- "I love baby" с красным сердцем и прочая хренотень. Шмыганюк трогательно поддерживал любимую за локоть и явно скучал. Присутствовали и Николай Сергеевич Алаторцев с Ольгой Резуновой, и ещё с десяток наших актёров и актрис, которые, впрочем, в этом сне не играли никаких ролей и не проронили ни слова. Каким-то боком среди них всех затесался писатель Дионисий Разумовский, и с ним совсем не знакомые мне люди.

Как водится, вначале слово с обвинительной речью предоставили прокурору. Если бы вы знали, какую ахинею я нёс! Боже мой! Я обвинял Ксению во всех смертных грехах и говорил вещи, совершенно мне непонятные.

– - Обвиняемая мечтает стать матерью...
– - со злорадством и негодуя, говорил я, выхаживая взад-вперёд перед присяжными.
– - Это ли не чудовищно и преступно?! Одного этого уже достаточно, чтобы вынести самый жёсткий приговор. Но обвиняемая ещё и всегда хотела ребёнка от любимого человека. Это уже вообще ни в какие ворота не лезет! А любовь -- это, как вы все прекрасно знаете, несомненное кощунство над жизнью. И самое чудовищное, уважаемые присяжные заседатели, обвиняемая, не будучи в браке, всё-таки родила непонятно от кого девочку, которую вы видите перед собой. Как вам это нравится? Уже сам факт появления этой девочки и их таинственная связь говорит о беспрецедентном по масштабам своего цинизма преступлении! Эта женщина и её ребёнок заслуживают самого сурового наказания!

– - Отца установить удалось?
– - спросила судья.

– - Нет, ваша честь. Обвиняемая наотрез отказывается назвать его.

– - Какое бесстыдство!

– - Не то слово! Обвиняемая, может, вы сейчас скажите?
– - спросил я строго.
– - Объясните, пожалуйста, присяжным, происхождение этого ребёнка!

– - Нет-нет, я не скажу, -- тихо и торопливо ответила Ксения.

– - Ну вот, что и требовалось доказать!

– - У меня большие сомнения насчёт вменяемости обвиняемой, -- сказала судья.
– - Я, например, шесть раз была замужем, и у меня даже мысли не возникло, чтобы рожать каких-то детей. Чушь! Она просто больная! Психиатрическую экспертизу проводили?

– - Считаю, обвиняемая должна понести самое суровое наказание!
– - ответил я.
– - А признание невменяемости может облегчить её участь.

– - Ну что ж, пожалуй, я с вами соглашусь.

Многие одобрительно загудели, а я с победным видом сел на своё место.

Потом к трибуне вышла свидетельница Валерия Борисовна Бешанина, вдова покойного... Вся такая в трауре, бедная и несчастная, обвинила Ксению, что это она отправила на тот свет её несчастного мужа, то есть меня...

– - Мы с Ваней очень любили друг друга, -- говорила она с дрожью в голосе.
– - Это просто невыносимо, что его теперь нет. Я до сих пор в себя прийти не могу. Если бы вы знали, как мне не хватает этого человека, -- Лера заплакала.
– - Я ночью просыпаюсь, а рядом совсем другой мужчина. Это ужасно! Вы даже не представляете, через что мне пришлось пройти! Ваня так гармонично вписывался в окружающий антураж, который я терпеливо и трепетно создавала всю свою жизнь. Конечно, мне с Ваней хватало проблем, но сейчас я вообще не знаю, как жить. Всё рухнуло в одночасье. Эта женщина разрушила нашу большую и светлую любовь, нашу крепкую и прекрасную семью. Она отняла у меня не только мужа и комфортного для меня человека, она отняла у меня веру в удачную жизнь и семейные ценности.

Что к чему? Причём здесь Ксения? Но самое интересное, что я её поддержал.

– - Согласитесь, уважаемые присяжные заседатели, -- взывал я, -- лишить человека жизни -- это непозволительная роскошь. Вы только представьте: человек находился на пике своего счастья и финансовых возможностей, на пороге большой славы. Только подумайте, сколько сил было вложено и средств, времени и энергии, а обвиняемая в один миг всё разрушила! Самое печальное, что жизнь погибшего прервалась на самом острие жизненного взлёта!

Судья не сдержалась и напустилась с лицемерными нотациями.

– - Что же вы наделали, Ксения Николаевна?
– - еле сдерживаясь от праведного гнева, вопрошала она.
– - Как же вам такое в голову пришло? Лично у меня в голове не укладывается. Зачем же вы убили Ивана Михайловича Бешанина? Разве вы не знаете, что это нехорошо? Это некрасиво, в конце концов! Неискренне! Неестественно! Я шесть раз была замужем, и у меня ни разу не возникла мысль отравить на тот свет кого-либо из мужей. Все они умирали сами...

Потом совещались присяжные, к которым подсел и я, органично вписавшись в этот паноптикум. Ещё к нам присоединились Лера со Шмыганюком. Сие застолье больше походило не на совет присяжных, а на семейный консилиум. Все присяжные, кроме Лизы Скосыревой и Лидии Бортали-Мирской, с упоением измывались над Ксенией, стараясь ударить больнее. Но почему-то больше всех разглагольствовал профессор Меряев. Он развёл какую-то чудовищную демагогию, а в концовке заключил:

– - Совершенно очевидно, -- скрипел он, -- на лицо недоразвитость человеческого сознания, моральных и нравственных принципов. Яркое проявление порока не осознаётся обвиняемой как явление греха. Своё падение она расценивает как следствие стечения обстоятельств. Соответствующие пороки наследуют и её дети. Поэтому с точки зрения чистоты человеческой цивилизации -- рождение и воспитание детей данной особой нецелесообразно.

Учёный старичина, конечно же, всех поразил, а Лера смеялась мелким дребезжащим смешком.

Окрылённый старикан профессор тут же двинул идею, к которой, наверное, и подводил своей предыдущей демагогией.

– - У меня есть предложение, которое, несомненно, устроит всех, -- кашлянув, сказал он.
– - Я готов жениться на обвиняемой. Я даже согласен удочерить девочку. Разумеется, это жертва с моей стороны, но готов, так сказать, пострадать ради счастья всего человечества.

Прокурору, то есть мне, эта идея сразу понравилась, и я уж было открыл рот, чтобы всесторонне поддержать, но Анна Михайловна сразу завизжала, брызгая пеной во все стороны. Обозвала профессора старым ослом, трухлявым похотливым пнём, утлым дряблотрясом и другими последними словами, и чуть не окривела.

После долгих дебатов решили приговорить Ксению навечно отбывать наказание в одиночной камере, а дочку приговорить к пожизненному заключению... в другой семье...

– - Их непременно надо изолировать друг от друга, -- наставлял Бересклет.
– - Иного не дано. А мамаша... пускай идёт на все четыре стороны. Мы же не звери, в самом-то деле. Я позабочусь, чтобы девочка попала в надёжные руки. Выберем подходящую семью.

– - Что значит "подходящую"?
– - скривился циник Оскар.
– - Отдать каким-нибудь алкашам, и дело с концом.