Театральные подмостки

Все одобрительно загудели, в том числе и я.

– - А может, есть какой-то другой выход?
– - спросил трус.
– - Всё-таки мать...

– - Нет другого выхода!
– - сказал Графин.
– - У этой... вообще никогда не должно быть детей!

– - Правильно! Кого такая может родить?

– - Гнилой род надо пресекать на корню!

– - И я согласна, -- сказала Неля.
– - Нам головники не нужны!

Трус сразу поник, не смея возражать.

Идея с дочкой мне понравилась, а насчёт Ксении -- тут уж я не смог промолчать...

– - И что, мы её просто так отпустим?
– - возмутился я.
– - Без всякого наказания?

– - А что вы предлагаете, Иван Михайлович?

– - спросила судья.

– - Ну, давайте её замуж выдадим, что ли!

– - За кого?
– - скривилась Лера.

– - Ну, есть у меня на примете.

– - Какое же это наказание!
– - затрепыхалась Неля.

– - Так и я абы кого не предлагаю...

– - Да? Ну и кто он? Молодой жених-то?

– - Да так... годов пятьдесят... может, шестьдесят, но ещё не на пенсии...

– - Пьёт?

– - А как же! Не просыхает, каждый день закладывает.

– - Хорошо, то, что надо. А как хоть у него?..
– - спросила Лиза Скосырева, суча сложенными в щепоть пальцами.
– - Деньги есть? Кем работает?

– - Да какие деньги... с работы давно выгнали, квартира, правда, ещё цела, секция. В общей сложности семнадцать лет отсидел. Толком нигде не работает, сейчас третий месяц дома отлёживается, в запое.

– - Это вообще чудненько!
– - обрадовалась судья.
– - Как приятно, когда правосудие зиждется на чистоте помыслов и глубоком понимании жизни. Такое редко бывает... Ну, значит, так тому и быть. Все поддерживают позицию прокурора Бешанина?

И тотчас же все одобрительно единогласно проголосовали.

После уже, вспоминая, этот сон, я не мог понять своего гадкого поведения, крайнего злорадства, жестокости и тупого единодушия с этими странными людьми. Может быть, моя душа поняла, что погорячилась, выдернув меня из жизни, ведь я всё-таки не совсем пропащий человек. Вот и сочиняет про меня разные небылицы, обильно поливает грязью и тыкает в какие-то гипотетические пороки. Других объяснений я не вижу.

Ксения во время обсуждения со страхом и болью вглядывалась в лица каждого из присяжных и в моё тоже, ища хоть какой-то защиты, но, увы, тщетно... А вот девчушка на удивление вела себя спокойно и даже с какой-то хитринкой. Она невозмутимо болтала ножками, как будто происходящее её не касается, задумчиво и тихо напевала детские песенки, перекраивая их на свой лад. Вот один кусочек: "Маленькой ёлочке холодно зимой. Маленькой девочке холодно вдвойне..."

Потом я объявил приговор, стараясь читать громко и с выражением.

– - Но почему?
– - спросила Ксения, дрожа всем телом.
– - За что?

– - Какое поразительное бесстыдство!
– - сказала Лера, и на её левом виске яростно забилась синяя жилка.

– - Она ещё спрашивает! Нет, ну посмотрите на неё!
– - голосили со всех сторон.
– - Ни стыда ни совести! Как таких земля носит!

Аккуратно одетый мужчина, который сидел рядом с писателем Дионисием Разумовским, с очень холённым и порядочным лицом, схожим с портретом Торквемады, вскочил и, потрясая руками перед собой, закричал:

– - Мы куда катимся?! С такими мы в средние века не церемонились! А сейчас смотри-ка всё можно!
– - и вдруг он сразу обмяк, растерянно посмотрел по сторонам, торопливо сел и тихо, обращаясь к писателю, сказал: -- Ведьма. Надо её на костре сжечь, это очевидно.

Ну а потом... Ксения прижимала к себе дочку что есть силы, а та обвивала мамину шею ручонками и плакала. И у Ксении слёзы текли по щекам.

– - Мамочка, не отдавай меня! Мамочка, пожалуйста, не отдавай!
– - плакала девчушка, а в глазах боль и ужас.

Находясь в клетке, Шмыганюк и Лера держали Ксению с двух сторон, стараясь развести ей руки. Патологоанатом Катерина и учительница Анна Михайловна тоже пыхтели вовсю, цепляясь за Ксению с другой стороны клетки. А судья Альбина вырывала девочку и раздражённо брызгала слюной.

– - Да что вы за криворукие такие!
– - шипела она.
– - Держите её крепче! Руки, руки ей расцепите! Девочка, не надо плакать, не надо!

Альбина стала бардовая, как кровяная колбаса, и губы её тряслись от возмущения. Ещё чуть, и взбесится.

– - Да что ж это такоё! А ну пусти!
– - хрипела она, вцепившись когтями в девчушку.
– - Пусти, я сказала!

– - Вот дрянь какая!
– - вторила ей педагог Анна Михайловна.
– - Это ж надо! Что из неё вырасти может?!

Шмыганюк с Лерой сосредоточенно сопели, а Катерина ругалась матерно. Все остальные дружно сгогатывали, а я стоял в сторонке... Лиза Скосырева равнодушно грызла шоколад, и Лидия Бортали-Мирская отломила у неё кусочек, а Неля нервно курила, стряхивая пепел на лысину профессору Меряеву. Бересклет крутился вокруг лисой, давая дельные советы и неподдельно волнуясь.

И в этот момент я проснулся, так и не узнав, отобрали они дочку у Ксении или нет.

Явление 7

Сороковины

Очнулся я почему-то посреди сцены опять на кровати Власова. И предстала пред моим взором картина маслом, шедевр анимализма: постные и встревоженные лица актёров и актрис нашего театра. Вся труппа в сборе. Толпятся вокруг кровати, а ближе всех напирают Ольга Резунова, Николай Алаторцев, Лидия Бортали-Мирская, Кирилл Геранюк и Аня с Машей. В сторонке скучают санитары психбольницы, здоровенные, крепкие душегубы.

– - Боже мой! Дикий ужас! Это чудовищно!
– - причитала Ольга Резунова, и голос её звенел, то ли от возмущения, то ли она едва сдерживала рыдания. -- Я не могу смотреть на это... Это невыносимо! Нет-нет, я не верю, это не наш Ваня!

– - Крепись, Оленька, это он самый, -- отвечал Николай Сергеевич сдавленным голосом. В глазах его блестели слёзы.
– - Мне самому не по себе...

– - Может, он заболел?
– - шушукали вокруг.
– - Надо специалиста вызвать. Кто-нибудь сталкивался с подобными случаями?

– - А как тут не заболеешь: такого небось насмотрелся!..
– - качал головой Николай Сергеевич.
– - Да-а... дела...

Я, грешным делом, подумал, что ожил и оказался в нормальном мире. Но почуяв неладное, я окинул себя взглядом и увидел опухшие руки, фиолетовые от татуировок, наткнулся на огромный живот, накрытый одеялом с зайцами. Я увидел себя таким же толстым, как мясной директор, и с теми же тату, что и у Графина. Плюс я был обросший и грязный, в очках спившегося актёра Стылого, и даже как будто чувствовал на себе дебиловатое лицо профессора Меряева. Похоже, я представлял собой некую химеру, сложенную из ярких фрагментов чужих жизней.