Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Иногда она садилась и рисовала. Это было очень редко, и случалось всё реже и реже. Она брала лист и изображала там котят и собачек, планеты и облака, галактики и целые вселенные, призраков и тонких девушек в белых одеждах. Короче, изображала она всякую дребедень. Её картины были безыскусны и аляповаты. Кошки и собаки на её рисунках выглядели неживыми. Их глаза всегда были точно стеклянные и не выражали ничего, но при этом выглядели заплаканными и очень грустными. Лес на её картинах выглядел пластмассовым. Люди двигались точно механические насекомые в старых часах. Яркие расплывчатые пятна пачкали холст, образуя некие узоры и образы. Они очень смутно напоминали реальные объекты.

Георгий Зверев был человеком либерально мыслящим. Этим либерализмом он заразился, видимо, в университете. Никто не помнил, где он точно учился, но все помнили, что не в Кургане. Скорее всего, в Екатеринбурге или Челябинске. Возможно, даже в Перми. Как бы то ни было, большой город сильно повлиял на него. В университете он появлялся редко. Вместо этого был занят тем, как заработать побольше денег. Он разбирался со своим автобизнесом, растаможивал автомобили и собирал документы, копил деньги и заводил нужные знакомства. Учёба была для него далеко не на первом месте, хотя он и понимал, что без диплома в нашей стране успеха не добиться. Для вида он готов был уважать общественные условности, но на деле ему было на них плевать. Он слишком твёрдо стоял на этой земле, чтобы бороться против несправедливости вокруг. Он умел замечать несправедливость, не обращая на неё внимания.

Это был очень либеральный человек. Он вырос на семейных сериалах начала нулевых и книжках по психологии личностного роста. Его одноклассники были эмо и готами, говнарями и гопниками. Он никогда их не понимал, но относился терпимо. Впрочем, его терпимость происходила не от интереса и соучастия, а скорее от полного безразличия. Он был из богатой семьи, но рано начал зарабатывать деньги. Ему всегда было мало, и он стремился заработать больше. Он считал, что каждый человек способен заработать больше. Для этого не нужно быть ни умным, ни смелым. Достаточно лишь выйти из зоны комфорта. В отличии от некоторых гуру бизнеса, он не срывал свою злобу на тех, у кого денег не было. На таких людей он попусту не обращал большого внимания. У него не было сил обращать его на них. Он был человек нелюбопытный и занятой. У него не было времени, чтобы интересоваться всем на свете.

Он любил японскую и китайскую еду и порнографию, терпимо относился к проституции. Он уважал чужой выбор и любил, когда уважали его. Правда, его уважение всегда заключалось в безразличии. Он не был злым или гневным. У него не было времени на гнев и злобу.

Это был приятного вида мужчина лет тридцати пятисорока. У него было крепкое мускулистое тело, широкие скулы и короткая стрижка бобриком, как в американских сериалах пятидесятых. У него были голубовато-серые глаза. Не злые, но абсолютно безразличные. Он носил белые рубашки и серебристые гарусные часы, чёрные узкие туфли из крокодиловой кожи и кроссовки, джинсы Левайс и кожаные ремни. Он любил прокатиться на Порше и поесть в Макдаке, выпить колы и сходить в тренажёрный зал. Он был из поколения тех, кто выбрал Пепси. Точнее, даже не из этого поколения, а из следующего. Он закончил школу только в середине нулевых. Так что Пепси выбрали его старшие братья. А он лишь последовал их примеру.

Он любил китайскую еду и отдых на Бали, был атеистом и скептиком, слушал на досуге доклады с конференции

TED, читал блог Александра Панчина и книжки от «Альпина нон-фикшн». Он верил в позитивное мышление, бизнес-тренинги и зону комфорта. Он ценил медитацию и духовный рост, но был слишком занят, чтобы ими заниматься. Ему не нравилась власть в России. Он был уверен в том, что если она поменяется, у нас будет настоящее европейское государство с честным бизнесом, большими зарплатами и хорошей социальной сферой. Он любил вспоминать, как в молодости был наблюдателем «Голоса» и отправлял какие-то деньги в пользу конторы Навального. Но он был слишком умён и слишком осторожен, он очень ценил личный комфорт и не любил риск, не сулящий скорого обогащения. Так все его оппозиционные взгляды так и остались лишь взглядами. Его небольшое участие в политике быстро могло на нет после того, как Навального посадили. Примерно тогда же у Зверева появились жена и дочь, и ему окончательно стало не до того.

Георгий Зверев уважал Илона Маска, любил

Калифорнию (и ролл «Калифорнию»), обожал шведскую социал-демократию, немецкое порно, Нетфликс и «Альпину Паблишер».

Короче, Георгий Зверев был мерзкий и нудный буржуа. Это был средний буржуа, который мечтал стать крупным. Этим, пожалуй, мы могли бы и ограничиться при его описании.

Когда в жизни Зверева появилась Сонечка, он решил стать ответственным родителем. Ещё когда жена была беременна, он закупил кучу книжек по воспитанию, и начал усиленно их штудировать. Не будучи педагогом, он добился весьма интересных результатов.

Два месяца Зверев был занят педагогическим самообразованием. Этого ему хватило, чтобы прийти к определённым выводам. Популярные книги пугали комплексом вины и созависимостью, рассказывали про токсичные отношения и токсичных родителей, объясняли, как научить ребёнка быть мотивированным и выходить из зоны комфорта.

Георгий Зверев не был человеком озабоченным. Ему просто не хватало времени, чтобы быть озабоченным хоть чем-то, кроме своих денег. Бизнес занимал весь его разум, и там не оставалось места для постоянных размышлений о дочери. Тем не менее, он решил, что хочет вырастить здоровую девочку. Здоровую – то есть высоко мотивированную и настроенную на успех, не страдающую комплексом вины и вообще по возможности не страдающую, не склонную к самокопанию и созависимости, не стеснённую общественными условностями. Короче, он хотел, чтобы Соня не страдала ничем из того, о чём писали в популярных книжках. И он начал воплощать свои мечтания в жизнь. Точнее, хотел начать, но получилось как-то вяло. Он постоянно работал, а потому заниматься дочерью времени у него не было. Единственная книжная рекомендация, которую он смог выполнить, – это не стыдить дочь по любому поводу. Впрочем, и это он выполнял не потому, что очень хотел, а потому, что времени стыдить Соню у него не было. Мама же на воспитание дочери плевала с высокой колокольни. Она слишком была занята собой – своим творчеством, своими воспоминаниями, своими отношениями, своей жизнью. Она ездила по зарубежным курортам, много отдыхала, но всё равно вечно была уставшей. Она постоянно принимала антидепрессанты, пила алкоголь. Иногда Зверев устраивал в городской галерее выставки её картин. Она постоянно участвовала в тусовках местной элиты. Со временем мама всё больше уходила в себя, и на Соню особого внимания не обращала. Если девочка требовала к себе внимания, мама начинала истерить.

– Ты не понимаешь, как мне плохо?! – громко кричала она на Соню. – Ты видишь, что я не в ресурсе?! Иди поиграй сама!

Если у мамы было плохое настроение, она срывала свою злость на Сонечке. Если Соня что-то делала не так или просто лишний раз попадалась маме на глаза, когда та была не в настроении, – мама начинала обвинять во всём Соню. Она всякий раз придумывала новый запрет, который якобы нарушила дочь, чтобы только выругаться на неё. После этого она сразу же забывала то, за что ещё минуту назад отчитывала девочку. Так что большую часть времени маленькая Соня проводила со слугами.

Со слугами ей было проще. Для них она была хоть и маленькая, но госпожа. Им она могла приказывать. Ими она могла повелевать. Очень быстро она поняла, что со слугами можно обращаться не очень хорошо. В том числе постоянно винить их в собственных проблемах.

Потом Соня пошла в школу. Отец не собирался запихиваться дочь в крутую школу, и отдал её в самую обычную школу в Кургане. Он боялся, что в крутой школе его дочь потеряет свободу. Она будет жить в обстановке снобизма и муштры. Георгий Зверев считал, что это непроезжего.

«В простой школе она столкнётся с настоящей жизнью, – рассуждал он. – Это должно пойти ей на пользу.».

В семь лет Соня пошла в первый класс обычной курганской школы.

Глава седьмая. Большие надежды.

Родители очень любили милую Сонечку. Её вообще все вокруг любили. Когда она пошла в школу, её стали любить только больше. Она никогда не просыпалась от звонка будильника.

Было ранеее утро. На часах где-то восемь утра. В большую, размером со среднюю хрущёвку комнату Сони заходит служанка. В комнате тепло, но при этом не душно. Работает кондиционер. Тут не владел и не сухо. Отличная температура для того, чтобы спать. На роскошной кровати из чёрного лежит под шёлковым одеялом Сонечка. Кровать огромная – два метра в ширину. Спи как хочешь. По полу разбросаны игрушки. Няня нежно будит Сонечку, ласковым словом уговаривает её встать, нежно шепчет ей на ухо. Наконец, Соня встаёт. Служанка помогает ей умыться. Соня завтракает. Личный повар готовит ей самый вкусный и полезный завтрак. Потом служанка убирает со стола и помогает Соне одеться и собраться в школу. Как здорово ехать на папином Роллс-Ройсе по утреннему городу! За окном какие-то рабочие идут на свои смены. Они одеты в грязные спецовки. На головах у них каски, в зубах – папиросы, в руках – видавший виды инструмент, название которому Сонечка не знает. Утреннее солнце красит золотым и алым цветом кирпичные трубы заводов, бетонные заборы с колючей проволокой.

Казалось, есть в этой осенней утреней краске что-то революционное. И почему-то чувствовалось, что точно так же было и в Петрограде в 1917-м. Когда кирпичные трубы заводов плыли в холодной утренней дымке, окрашивались золотом и пурпуром восходящего Солнца, – рабочие точно так же шли на свои заводы. И так же дрожали папиросы у них в зубах. И так же двигались из небритые подбородки. И так же слышался мат и громкие крики. Только в руках у них был не инструмент, а винтовки и транспаранты, и на заводы они шли не чтобы работать, а чтобы брать власть.