Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Он попал в состав проекта разработки первых баллистических ракет, предназначавшихся в том числе и для доставки ядерного оружия. В ходе этой работы он познакомился с Курчатовым. Потом, когда у Астафурова были уже существенные достижения, его и других инженеров свозили на аудиенцию к Сталину. Так Великий Вождь во второй раз пожал руку Анатолию Михайловичу.

Потом Астафуров работал над запуском Гагарина в космос. В ходе этого проекта он познакомился не только с Гагариным, но и с Королёвым.

Потом он много лет преподавал в Академии Генерального штаба. Там он написал ещё одну секретную монографию.

В академии учил он в том числе и министра Шойгу. Тот, по словам Астафурова, учился на тройки.

В 1989-м Анатолий Михайлович ушёл работать в школу. В нашу школу. Точнее, тогда это была школа 1497. Позднее она вошла в «Протон».

Тем не менее, связей с армией Астафуров не разорвал. У него и офицеров было много знакомых, и в Академию он наведывался раз в неделю точно.

Помню, когда мы заканчивали девятый класс, он приехал на праздничную линейку на коне, с шашкой наголо и в своём полковничьем мундире. Да, он был полковник ни то ракетных войск, ни то ГРУ.

Даже в возрасте почти ста лет Астафуров и спортом занимался, и в походы ходил. В 98 лет он поехал к своему другу на Урал и пошёл там в стокилометровый поход по горам. Там он подвернул ногу, но всё же дошёл. Только в Москве нога стала болеть, и он пошёл к врачу. Оказалось, перелом.

У нас Астафуров преподавал математические дисциплины, начальную военную подготовку и ОБЖ, а также вёл стрелковый кружок.

С этим человеком я быстро нашёл общий язык.

Анатолий Михайлович был человеком очень интеллигентным. Он в совершенстве знал немецкий и французский, читал Гёте и Мопассана в оригиналах. Знал латынь и греческий. Он учился ещё по учебникам Соболевского.

Я часто заходил после уроков в его стрелковый кружок попалить из старой, перемотанной проволокой фроловки по картонным мишеням.

Заодно мы с ним часто беседовали то о средневековых схоластах, которыми я тогда живо интересовался, то о европейской и русской литературе, то о войне и политике.

Помню, как-то он ко мне подошёл после того, как я отстрелял из ружья раз двадцать и говорит: «Они хотят захватить наши хлебородные запасы! Понимаешь?!».

Глаза у него прямо горели в этот момент.

Я ответил, ни секунды не раздумывая: «Конечно, понимаю! Подлые американцы давно подкапываются под хлебородные пашни нашего Черноземья!».

Возможно, вам, читателю будущего, этот диалог может показаться немного странным и даже курьёзным. Однако в то время что молодые, что старые посмотрели бы на него вполне нормально.

Чтобы вам лучше это понять, я думаю, уместно будет сказать о той атмосфере, которая царила в обществе. О том специфическом духе, который тогда овладел умами молодежи.

В наше время этого духа многие не понимают. Не понимают люди и то, какие чувства испытывали мы все в 2014-м и в последующие годы.

Здесь, однако, я считаю нужным дать краткую характеристику той эпохи.

Ныне она ушла безвозвратно, и сейчас я всё вообще сталкиваюсь с тем, что молодые люди (я и сам-то молодой, но я имею в виду тех, кто ещё моложе меня) не вполне понимают, что тогда происходило и какие общественные настроения тогда царили.

Что ещё более поражает, так это то, что даже участники этих событий уже начинают забывать, как было тогда: не в смысле событий и из хронологии (механическая память этих людей пока не подводила), но в смысле памяти сердца. Люди помнят, что они тогда делали, но начали забывать, что они при этом думали, чувствовали и переживали.

И это плохо, поскольку сейчас на фоне этой проявившейся со временем забывчивости события тех времён все плотнее скрываются за пеленой мифов, подчас самых дурацких. Люди уже забыли, что было в четырнадцатом или пятнадцатом году, но зато начинают переносить свои современные фантазии об этом времени на реальные события.

Именно так, к сожалению, обычно и пишется история.

Подробнее об этом будет сказано ниже.

Четырнадцатый год в целом прошёл довольно бодро. Постфактум, конечно, я могу сказать, что он большого влияния на нас не оказал. Точнее, влияние он оказал большое, но не огромное. Он не перевернул нашу жизнь (в жизни вообще очень редко бывают события, которые мигом переворачивают всё), но в целом оказал определённое влияние.

С ним к нам вернулось трагическое чувство жизни.

Трудно описать эти ощущения.

Я помню холодный май семнадцатого года. На улице яркий солнечный день. Светит солнце, но при этом прохладно. Весенний ветер тревожно шелестит молодой листвой. В просторном, хорошо проветренном классе открыто наполовину окно в белой пластиковой раме.

Кончается урок русского языка. Мы все идём по домам. На мне белая рубашка, чёрный пиджак, галстук из чёрного шелка, хромовые сапоги до колен. Я выхожу на улицу, иду по сухому холодному асфальту. Земля тоже вся сухая и холодная, ещё не оттаявшая после зимы. В вершинах ветер быстро гонит по бледно-голубому небу белые облака. Ветер звенит в листве клёнов, свистит в арках и подворотнях, столбами поднимает майскую пыль – смесь дорожной соли и песка – с дороги в небо, гоняет небольшие вихри по пустым дворам и безлюдным улицам.

Плывущие по небу облака похожи на китов. Они так же мирно плывут по спокойному воздушному океану. Их могучие заплывшие жиром тела отражаются в окнах белых, вымытых майскими грозами брежневских панельных домов. Их облицованные белой плиткой стены выглядят сделанными из сахарной глазури.

И кажется, что вот сейчас раздастся шум мотора, и из-за облаков вылетит эскадрилья чёрных как смоль бомбардировщиков, а люди, идущие по улицам, начнут подбрасывать шапки и хлопать в ладоши, приветствуя их. Или что сейчас проедет по улице со страшным грохотом колонна танков и военных грузовиков. Или покажется патруль с винтовками Мосина.

Но ни эскадрилий, ни колонн, ни патрулей так и не появляется. Остаётся одна лишь тревога.

Вот таким он мне запомнился, 2017 год.

Болотная и последовавшие за ней протесты не оказали на нас, тогдашних детей и подростков, практически никакого влияния. И дело было не только в том, что мы тогда ещё смотрели телевизор (смартфоны были дорогие, а качество их оставляло желать лучшего, Интернет был далеко не везде и работал неважно).

Мы, молодёжь, не восприняли Болотную как что-то своё. Казалось, это какие-то чужие дяди из Кремля или из Лондона делят между собой власть. Дяди эти не то чтобы злые, но явно не добрые, думают только о себе, а главное – все одинаковые. Мы тогда не видели вообще никакой принципиальной разницы между ними всеми.