Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Она победила: Игнатий Попов отдышался и встал. Спокойно и мило Madame повернула к Попову овал: «Отель при мужчине — Мне меньше труда и обуз. По этой причине Не вступите ль в брачный со мною союз?» Два дня он томился: Камин, и перина, и сытный обед! На третий решился И сунул учебники в старый портплед. Подсчитывать франки? Жильцов-голышей прижимать? Откладывать в банке? Тайком из отеля бежал он, как тать. Греми, моя арфа,— Исчез безвозвратно Игнатий Попов, Без теплого шарфа, С одною лишь парой холодных носков… Под елью узорной На местном погосте он спит? Иль в Африке черной Арабских верблюдиц, вздыхая, доит? Подымем стаканы За вышедший ныне в тираж идеал! Попов этот странный Меня не на шутку, друзья, взволновал… Достойно героя — Отринуть камин и обед И в небо чужое Поднять, словно знамя, свой старый портплед. <1924>

Эмигрантская песня *

Пою вполголоса, чуть плещет балалайка,— Нельзя мне громче петь… «Я вас прошу, — сказала мне хозяйка,— Не рявкать, как медведь! Моих жильцов тревожит ваше пенье, Здесь, друг мой, не шантан…» Но наплевать, — ведь нынче воскресенье,— И я немножко пьян! Чуть-чуть хватил дешевого винишка, Да пива кружек пять… На сундуке валяется манишка, Горбом торчит кровать. Звени, струна, — захлебывайся плеском, Как голос бубенца, Когда вдали за тихим перелеском Он ропщет без конца. Звени, струна… Снежок мохнатой пылью Кружится над щекой, Поля и даль встают орловской былью Над скованной рекой. Закатный жар горит над снежным бором, Сугробы все синей… Поют лады раздольным перебором Все громче и вольней… Звени, струна!.. Но, впрочем, — стук хозяйки. «Entrez» [6] . Погашен свет. «Pardon, madame, — я, так сказать, в фуфайке. Я пел?! Ей-Богу, нет». <1924>

6

«Войдите» (фр.).

Утопия *

На выборах в Югославии борется 48 партий.

Из газет

Представьте себе на одно мгновение Новое вавилонское столпотворение: В каждом уездном царстве, В каждом республиканском государстве Свой Чернов, своя Кускова, Группа местного Милюкова, Вожаки племенных меньшинств, Не признающие никаких единств, Монархисты левые, правые и центральные, Националисты простые и социальные, Буржуи, сочувствующие коммунистам, Пролетарий, сочувствующий капиталистам, Клерикалы, мистико-анархисты И двадцати сортов социалисты… Помимо программной хартии У каждой партии Уклоны, тактические подразделения, Сезонные поправения и полевения… Во имя наших детей,— Как выплыть из этих сетей?! Для уменьшения партийных сект Вношу в Лигу наций проект… Пусть даст приказ по земному шару: Всех лидеров партий — в Сахару! Видных партийных крикунов, В сопровожденье полицейских чинов (Всему же есть мера!) Послать в Институт Пастера Для беспартийной прививки И мозговой промывки.

Ах, скажут, — наивный Гораций… Все это критика,— А дальше какая политика?.. Пусть Лига наций, Призвав всех к порядку, Созовет от каждой страны по десятку Ученых, купцов, рабочих, банкиров, Военно-морских командиров, Инженеров, крестьян, матерей (Всех, кроме красных зверей!) — Известных иль неизвестных, Лишь бы умных и честных… Как у отцов-кардиналов На выборах нового папы, Пусть без всяких скандалов Отберут у них шарфы и шляпы, Запрут всех в пустой дворец И держат там на запоре,— Пока, наконец, Они не окончат свои разговоры! Пока не решат, Как всем нам в любой отчизне Наш идиотский ад Превратить в подобие жизни. <1925>

Камин * (Эмигрантская элегия)

Нет печки, увы! Русской кафельной печки С чугунной сквозистой у края дверцей,— А на дверце дородный Ахилл, Сидящий в шлеме с копьем у толстой щеки. В кирпичном устье стреляли поленья — Обрубки березы, цвета слонового бивня. Капал сок и сонно шипел, Языки, завиваясь спиралью, лизали кору, Застилались сиренево-матовым дымом И уносились в багряную глубь Огневым полотенцем В брызгах взлетающих искр. Всю ночь держалось тепло! Привинченный туго Ахилл Излучал ровно-греющий пыл, И меркнущий кафель, ладонь обжигая, Теплей был орловской купчихи…

Ну, что ж… Обойдемся камином. Славная штука этот камин! Кресло, шипенье пекущихся яблок! Котелок с бурлящей водой И, пожалуй, на вертеле жирная утка… Косые капли дождя Монотонно секут запотевшие стекла… Замок притих. На плече чуть урчит задремавший котенок, В замковом парке голые липы шумят. На потолочных, насквозь прокопченных стропилах Романтическим заревом вьется огонь… Чудесно!.. Эй, там, мажордом, Подбросьте-ка два-три дубовых бревна,— Что их жалеть!.. Не угодно ль, я расскажу вам теперь, Правдиво и просто, Об этом самом камине? Чуть свет угольщик хмурый трезвонит… В кухне — северный полюс! Сонный и злой, дрожа, отпираешь задвижку, Загремит по железному ящику угольный дождь. Насыпешь лопаткой в ведро И тащишь, угрюмо зевая, к камину. Не дыша и чихая, глаза закрывая рукой, Выгребаешь пылящую мякоть золы — И кладешь в решетку газеты. (Правые — ярче горят, Но левые — дольше, пожалуй…) Зажжешь две пачки растопок в липкой обмазке И на корточках молча замрешь — На минуту, не больше… И вот… О грозный момент! Навалишь на чахлый огонь Груду угольных круглых лепешек, Дым едкими струйками густо повалит, Растопки замрут… Где пламя? Ау! Напрасно, черный, как негр, на пол ложишься и дуешь, Машешь обшарпанным грязным крылом И, черновую поэму в клочки изодрав, Бледный огонь вызываешь… Легче мокрую кошку зажечь, Чем этот проклятый камин! О, как жадно в туннелях метро На рекламы известные смотришь С «Саламандрами» разного типа. Как горько вздыхаешь, когда у знакомых в гостях Отопленье центральное видишь у двери… Одним утешеньем живешь: апрель недалек, Наглухо этот камин ненавистный закроешь И солнцем, щедрою печкой для всех, Огреешь продрогшие стены… <1925>

День воскресный *

Ах, в буднях мало красоты!.. Ей-ей, не аппетитно Шесть дней намасливать листы На фабрике бисквитной… Приходишь вечером в кафе, Протянешь ногу на софе И, вялый с ног и до волос, Сидишь, понурив нос. Зато воскресный день — ого! В окне кочуют тучки. С утра — в квартире никого, Щенок и тот в отлучке. Завяжешь галстук пузырем, Почистишь плащ нашатырем, И вниз через ступеньку вскачь — На улицу, как мяч…

В Булонский лес? Спаси, Аллах! Суп из воскресных ближних… И лес бензином весь пропах Вплоть до дорожек нижних… Я не аскет и не злодей, Но раз в неделю без людей — Такая ванна для души! Где ж нет людей? В глуши. — Где ж эта глушь? — Какой вокзал?.. Для вас ли, друг нескромный, Я под Парижем разыскал Зеленый клок укромный? За старой мельницей лужок, Кольцо платанов, бережок… Сказать, — так дней чрез пять иль шесть Там негде будет сесть.