Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

* * *

Я у окна беседовал с детьми. Похожий на пажа серьезный мальчик Мне протянул игрушечный магнит,— На нем гирляндою булавки трепыхались… «Притягивает…» — объяснил он тихо. «Я из Парижа привезу тебе Из воска утку. В клюв ты ей воткнешь Иголочку и в таз с водою пустишь, Магнит запрячешь в хлеб — и чуть поманишь, Она к тебе за хлебом поплывет»,— «Вы фокусник?..» Я левый глаз прищурил. Другой принес мне чучело чижа: «Он был живой?» Я подтвердил: «Еще бы!» — «А от чего он умер, ты не знаешь?»— «Сел на трубу, заснул и угорел». Такой кончиной мальчик был доволен. К руке моей прижавшись вдруг плечом, Сказала девочка с японскими глазами: «Ко всем приехали, а мамы нет как нет…» — «Испортился, должно быть, паровозик».— «Ты думаешь? Когда ж она приедет?» — «Сегодня к ужину». Девица расцвела.

* * *

Весь дом я обошел. В покоях верхних Кровати детские стояли чинно в ряд. Сквозь заплетенные, высокие края Пикейные пестрели одеяльца. Сверкали стены свежей белизной, И пол блестел, как палуба фрегата. Как сладко вечером им здесь смежать глаза, В уютных гнездах, рядом, в полумгле, Дыханье тихое одно с другим сливая… Ступеньки вверх. В отдельной комнатушке Три мальчика, как кролики, лежали. Простуда легкая, их резвость укротив, Румянцем на щеках их разгоралась… Спустились вниз. За дверью — длинный стол, Журчит беседа, чай дымится в чашках. И — друг гостей — бормочет самовар. Я вышел в сад: так зелена трава, Так радостны пушистые вершины… Благословенье этой мирной кровле!

* * *

Читатель, друг! Быть может, в суете, В потоке дней, в заботах бесконечных Не вспомнил ты о тех, кто кротко ждет, Кто о себе не вымолвит ни слова… И что сказать? Дом этот общий — наш, В нем русская надежда зацветает. ……………………………………………………………… Во имя русских маленьких детей Я пред тобой снимаю молча шляпу. 1929, апрель

Надо помочь! * (К неделе русского студента)

Рабочие-студенты наши Не жалуются нам… На вечерах у них уютно и легко: Поют, читают, пляшут. Гостеприимны, вежливы, просты,— Но что-то новое в глазах у них таится, Что в чеховских студентах мы не знали: Глухая сдержанность, спокойное упорство, Ни слов взлохмаченных, ни мыслей набекрень. Станок с наукой сочетавши на чужбине, Они с достоинством отстаивают жизнь… Их цели — святы, пафос — скрыт, но прочен. Очищенный бензином, Простой пиджак рабочего-студента Сегодня нам и ближе и понятней Былой расхрястанной, засаленной тужурки…

Не жалуются, нет… Но иногда Плечо усталое вдруг выскользнет из лямки, А в глубине парижских чердаков, Как в катакомбах, холодно и сыро… Трещит свеча. Над кровельным откосом Гудит прибой чужих, кипящих улиц, Сверкают сумасшедшие рекламы,— В жестянке на некрашеном столе — Последний франк… Мы столько говорим в трамваях, и в метро, И в поздний час у вешалок в передних Всё об одном: о родине далекой. Но вот она бок о бок приютилась В мансардах старых, на окраинах глухих. Живет и жмется — юная, живая… Немало нас. Ты не пойдешь в кино, Я откажусь от пачки папирос — И не один студент-рабочий Вздохнет увереннее в черную минуту… Слова стираются, дни мчатся-льются в бездну, Одна любовь — спасает и бодрит. <1929>

Завтра * (К балу печати 27 марта)

Какой магнит нас всех по временам Под общий кров притягивает тайно? Иллюзия беспечного веселья В своей губернии, в кругу знакомых лиц… Оазис-бал на несколько часов Нас соберет со всех концов Парижа. Заботы, думы, мгла ночных зеркал Останутся в квартирах и в отелях… Жужжит толпа, многоголовый рой, И там и тут разбросанные группы Все тех же самых бальных старожилов: Под лестницею химик с адвокатом Свой прошлогодний продолжают спор, Седой шофер землячке-массажистке Диктует три рецепта пельменей, А внучка бабушке — о лебединый жест! — Свой карандаш передает пунцовый… Буфеты, как в Казатине, сверкают: Вот на желтках мечтательные кильки, Вот жирный холмик пухлых пирожков, Вот потная пузатая зубровка… Кружатся пары медленно и плавно, В пролет влетают всплески русской песни, И врач знакомый в тихом коридоре Меня за пуговицу крутит дружелюбно.

* * *

Два-три совета, милые друзья, Извольте преподать вам перед балом: Обычно в паузах, средь бесконечных танцев, Как щуки, немы почему-то пары: Он — смотрит в пол, а дама пудрит нос. Зато едва лишь запоют с эстрады Иль декламатор рот раскроет томно,— Во всех рядах, простенках и углах Сейчас же заструятся разговоры… Во имя Муз, — нельзя ль наоборот?! Еще совет: на бал всего удобней Являться выводком — из одного района: Такси обратное дешевле обойдется, А свой квартет — гарантия от скуки, Из этого не следует, конечно, Чтоб муж приклеивался к собственной жене Или жена на муже повисала,— Но, впрочем, это редкое явленье… Пить надо весело: закусишь, прожуешь, Перстами щелкнешь и давай другую, Но не толкай соседа мрачно в грудь И от него не заграждай закусок, А лучше чокнись с ним и улыбнись… А если сбоку грустный бородач (Быть может, эмигрант из Будапешта) В свой бледный чай с погасшей папиросы В раздумье тусклом стряхивает пепел,— Ты повернись, любезный сделай жест, Ты представитель ведь губернии парижской, Расшевели его, и он тебя, как знать, Порадует венгерским анекдотом… Но я увлекся. Каждый ближний сам И без моих советов развлечется… Имею честь. До завтра. Адрес тот же. <1930>

Дубовые стихи * (К балу 13 января)

Глубокоуважаемые читатели! Мы, журналисты и писатели, Не мудрствуя лукаво, Помогаем всем налево и направо От зари до зари В самом разнообразном виде: Составляем благотворительные календари, Пишем в «Инвалиде», Взываем, не досыпая ночей, О балах адвокатов, шоферов, врачей, Студентов и летчиков, Химиков и переплетчиков… Пишем о детских приютах, О флотских каютах… Читаем на всех вечеринках (К черту рифмы!) — Доклады, рассказы, стихи, Стряпаем скетчи для елок, Для землячеств, содружеств, кружков… Если всех перечесть, Хватит столбца на четыре… И только под Новый год — Наша вакансия.

Зачем же вам в рупор кричать И взывать… Все вы, наши друзья — Пациенты-клиенты По своей же охоте К нам сами придете… Но только, во имя всех Муз, Вас просит наш кроткий Союз: Во время чтения, Во время пения Соблюдайте, друзья, тишину! Поболтать ведь можно в антракте (К дьяволу рифмы!) — У буфета, на лестнице. В коридорах, у лотереи. Во время танцев, Внизу у вешалки И по дороге домой… Как видите, выбор огромный… До нашего бала Осталось времени мало: Чтоб силы набрать, Ложитесь вовремя спать, Не танцуйте, не пейте И не курите… Увидите сами, Как вам это пригодится. 1931

Мобилизация (К балу прессы 13 января)

«Этот год шершавым будет…» — Тусклым голосом загробным Объяснил мне Петр Баранов, Стиснув щетку в кулаке. «Для чего ж, о вещий ворон, Ты бензином чистишь смокинг? Ведь потоп ты можешь встретить И в потертом пиджаке». «О! — сказал он, зарумянясь,— Ведь тринадцатого, завтра, Я танцую с Дарьей Львовной На писательском балу… А она ведь не такая, Чтоб во имя пессимизма Пить со мною завтра кофе В грязном баре на углу…» Вынув белую сорочку, Обметал он на манжете Разболтавшиеся петли, Посмотрел — и просиял. «Так она мне и сказала: Если завтра не пойдете, Трех найду на ваше место — Все идут на этот бал!» Словно воин перед битвой, Рассмотрел он хладнокровно Галстук, запонки, ботинки — Весь свой бальный гардероб. «Так она мне и сказала: Не желаю разлагаться! Я прошу вас сделать выбор — Или я, или потоп…»