Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Газета *

I

В освещенном квадрате Вдоль стен рядами В сосновых клетках Кипы газет… Четко и сухо Прерывистой дробью Стрекочет машинка: Спешит — спешит! В углах за столами, Расставив локти, Молчаливые люди Строчат и стригут. Ножницы звякнут, Лист прошуршит, Прищелкнут пальцы, И снова тишь… Зимой и летом Перед глазами Все те же обои, Все тот же пейзаж: За окнами стены, В комнате полки, На зеркале надпись: «Нельзя шуметь».

Порой то те, то эти глаза Уплывают за дымом окурка… Из статьи вырастает, качаясь, лоза, На лозе смешная фигурка — Желтый камзолик, вишневый колпак, В бисерных глазках усмешка: «С утра и до ночи все пишешь, чудак? Подумаешь, экая спешка! Что, друг мой, вспомним сегодня с тобой? Под Киевом дачу лесную, Разлив Днепра — простор голубой, Иль Настю, медичку шальную?» Но надо писать, нельзя вспоминать — Додымился окурок до края, И беглые строки ложатся опять, Глобус земной оплетая. Онемеют плечо и рука, Заклубятся в глазах облака, Потолочные звезды в тумане… Смены нет, — работа не ждет: Обозренье — поминки — отчет, Пена дней на словесном экране… Нервной кляксой стрельнуло перо. Не сбежать ли без шляпы в бистро? Чашка кофе пришпорила б сердце… Наклоняются плечи к столу, И газетная Муза в углу Подсыпает в чернильницу перцу.

II

Без земли и без границ Мы живем в юдоли этой Вроде странствующих птиц С ежедневною газетой… Рано утром взвизгнет трель. Петр Ильич в обычной роли: Из-под двери тащит в щель Белый хвостик бандероли. Как влюбленный гимназист — Неумытый и небритый — У окна в шуршащий лист Погружает он ланиты. Стул скрипит… Под потолок Вьются сизые колечки, Без газетных русских строк Петр Ильич, как гусь без речки: Каждый день к нему под дверь Проникают без отмычки Голоса надежд, потерь — Эхо русской переклички… Кто б ты ни был: врач, шофер, Адвокат ли из Рязани, Вологодский ли актер Иль настройщик из Казани,— На газетной полосе (Поищи лишь там, где надо), Словно русский мак в овсе, Ждет тебя твоя услада. Будешь бриться, а зрачок, Как всегда, вопьется в строчки, Даже чистя пиджачок, Ты прочтешь столбец до точки… А потом, летя в бюро Сквозь французскую столицу, Развернешь ты вновь в метро Предпоследнюю страницу: Слухи — справки — вечера (О ковчег с цыганским пеньем!) И подкидыши пера — Письма «с истинным почтеньем»… А напротив, худ, как хлыст, Не земляк ли твой из Вятки С оборота тот же лист Пробежал во все лопатки. Ты представь себе теперь: Если завтра под порогом Не газету сунут в дверь, А один лишь лист с налогом. Целый день, как вурдалак, Будешь грызть жену и сына… Не поможет ни табак, Ни флакон бенедиктина! Посему, читатель-брат, Придирайся, да не очень,— Журналист и так до пят Ежедневно заморочен. Пусть бурлит российский спор, Пусть порою не без драки, Но пока есть свой костер,— Искры светятся во мраке… <1928>

Парижское житие *

В мансарде у самых небес, Где с крыши в глухое окошко Косится бездомная кошка, Где кровля свергает отвес,— Жил беженец, русский ботаник, Идейный аскет, По облику — вяземский пряник, По прошлому — левый кадет. Направо стоял рундучок Со старым гербарием в дырках, Налево, на двух растопырках, Уютно лежал тюфячок. Зимою в Париже прохладно, Но все ж в уголке Пристроился прочно и ладно Эмалевый душ на крючке.

Вставал он, как зяблик, легко, Брал душ и, румяный от стужи, Подмахивал веничком лужи, На лестнице пил молоко И мчался одним перегоном На съемку в Сен-Клу Играть скрипача под вагоном И лорда на светском балу. К пяти подымался к себе, Закат разливался так вяло… Но бодрое солнце играло, И голубь сидел на трубе… Поест, к фисгармонии сядет И детским альтом Затянет о рейнской наяде, Сидящей на камне крутом. Не раз появлялся вверху Пират фильмовой и коллега: Нос брюквой, усы печенега, Пальто на стрекозьем меху. Под мышкой крутая гитара, В глазах тишина… Нацедит в молочник вина И трубкой затянется яро. Споют украинский дуэт: Ботаник мечтательно стонет, Пират, спотыкаясь, трезвонит И басом октавит в жилет… А прачка за тонкой стеною Мелодии в лад Качает прической льняною И штопает кротко халат. Потом, разумеется, спор,— Корявый, кривой, бесполезный: «Европа — мещанка над бездной!» «А Азия — мутный костер!..» Пират, покраснев от досады, Угрюмо рычит, Что дети — единственный щит, Что взрослые — тухлые гады… Ползет холодок по ногам. Блеснула звезда над домами… Спор рвется крутыми скачками К грядущим слепым берегам. Француженке-прачке неясно: Орут и орут! Жизнь мчится, мгновенье прекрасно, В бистро и тепло, и уют… Хотя б пригласили в кино!.. Но им, чудакам, не в догадку. Пират надевает перчатку И в черное смотрит окно. Двенадцать. Ночь глубже и строже, И гостя уж нет. Бесшумно на зыбкое ложе Ложится ботаник-аскет. За тонкой холодной стеной Лежит одинокая прачка. Ворчит в коридоре собачка, И ветер гудит ледяной. Прислушалась… Что там с соседом? Проснулся, вскочил… Свою фисгармонию пледом Накрыть он забыл. <1928>