Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

На письменном столе разрытых писем знаки, Все непреложнее итоги суеты: Приятели — собаки, Издатели — скоты. И дружба, и любовь, и самый мир не пуф ли? За стенами блестит намокшая панель… Снимаю тихо туфли И бухаюсь в постель.

II

Хозяйка, честная и строгая матрона, Скосив глаза на вздувшееся лоно, Сидит перед конторкой целый день, Как отдыхающий торжественный тюлень. Я для нее — один из тех господ, Которым подают по воскресеньям счет: Простой синьор с потертым чемоданом, Питающийся хлебом и бананом. О глупая! Пройдет, примерно, год, И на твоей гостинице блеснет: «Здесь проживал…»Нелепая мечта,— Наверно, не напишут ни черта.

III

За стеной по ночам неизвестный бандит С незнакомым сопрано бубнит и бубнит: «Ты змея! Ты лукавая, хитрая дрянь…» А она отвечает, зевая: «Отстань». «Завтра утром, ей-Богу, с тобой разведусь». А она отвечает: «Дурак! Не боюсь!» О Мадонна… От злости свиваясь волчком, Так и бросил бы в тонкую дверь башмаком,— Но нельзя: европейский обычай так строг, Позовут полицейских, посадят в острог… Я наутро, как мышь, проскользнул в коридор, Рядом скрипнула дверь, я уставил свой взор: Он расчесан до пят, и покорен, и мил, Не спускал с нее глаз, как влюбленный мандрил. А она, улыбаясь, покорная лань,— Положила на грудь ему нежную длань. 1924, февраль Рим

На окраине *

Дома-шкатулки — стильные комоды Бездарно врезались в кудрявый сон холмов. Все гуще человеческие всходы, Все больше надо улиц и домов… Грохочут повозки, Трясется кирпич И щелкают доски, И хлопает бич. Двуногие пчелы В известке густой Над балкой тяжелой Хлопочут толпой. Слепыми рядами Встают этажи… И роща, как в яме, Грустит у межи: Мохнатые ветки, Зеленая тьма… Над ними, как клетки, Дома и дома. А овцы волною Застыли вокруг,— Им роща от зною Единственный друг… Пастух молчаливый В овечьем руне Глазеет лениво У пня в стороне. Сталь взвыла, как Каин… Асфальт зачадил. Рим тихих окраин Навеки почил. Лишь вдоль опушки вод вспененных лента Бежит, как встарь, таясь в седой траве, Да мирта чахлая над грудою цемента Упорно тянется к блаженной синеве. 1924 Рим

Дитя *

Двор — уютная клетушка. У узорчатой ограды Два цветущих олеандра Разгораются костром… А над ними прорубь неба Тускло мреет в белом зное, Как дымящаяся чаша, Как поблекший василек. Словно зонт пыльно-зеленый, Пальма дворик осенила. Ствол гигантским ананасом Оседает над землей. На листе узорно-гибком Осы строят шапкой соты, Солнце лавой раскаленной Режет сонные глаза.

____

Только зной к закату схлынет, Только тень падет на гравий, В белом домике у входа Подымается возня. Мать поет свою канцону, Словно рот полощет песней,— А за нею голос детский, В тонкий лепет взбив слова, Вьется резвым жеребенком, Остановится внезапно — И фонтаном зыбким смеха Всколыхнет оживший двор. Книжку старую отбросив, Из окошка крикнешь: «Роза!» И лукавою свирелью Прилетит в ответ: «Синьор?»

____

Над безмолвной низкой дверью Ветром вздуло занавеску. Из таинственного мрака Показался кулачок. Это маленькая Роза, Дочь привратницы Марии, Мотылек на смуглых ножках, Распевающий цветок. Деловито отдуваясь, Притащила табуретку, Взгромоздилась и застыла, Отдыхая от жары. Сгибы ножек под коленкой Сочной ниточкой темнеют, А глаза, лесные птицы, Окунулись в небеса.

____

За цветущею оградой Петухами распевают То толстяк с гирляндой туфель, То веселый зеленщик. Головой крутя кудрявой,— Расшалившееся эхо,— Роза звонко повторяет Полнозвучные слова: «Scarpe! Scarpe! Pomodori! Foggiolini! Peperone!» [7] Рыжий кот, худой и драный, К милым пяткам нос прижал. И душе моей казалось, Что в зрачках бродячих зверя В этот миг блаженно млели Искры рыцарской любви.

7

«Карпы! Карпы! Помидоры!

Отличные! Турецкие перцы!» (ит.).

____

Жалюзи щитом поставив, Словно в шапке-невидимке, Я смотрю на это чудо, Широко раскрыв глаза. Это радостное тельце, Этот полный кубок жизни Мне милей стихов Петрарки, Слаще всех земных легенд… На крыльцо я тихо вышел: Кот нырнул под жирный кактус, Табуретка покатилась… Палец в рот и глазки вверх. Долго, долго изучала Незнакомого синьора,— Оглушительно вздохнула И улыбкой расцвела.

____

На обложке русской книги Мы фонтан нарисовали, Рыбок с заячьими ртами, Тигра с гривой до земли. По моей ладони хлопал Кулачок кофейно-пухлый. Я молчал, она звенела, Как беспечный ручеек. Мать, белье с кустов снимая, В сотый раз взывала: «Роза!» Этих скучных пресных взрослых Никогда я не приму… Не хотите ль вы, синьора, Чтоб трехлетний одуванчик, Как солидный папский нунций Чинно вел со мною речь?

____

Нет у Розы пышной куклы С томно-глупыми глазами, Но ребенок, как котенок, Щепкой тешится любой. Вон она кружит вдоль пальмы, Высоко подняв к закату Тростниковый старый стебель С жесткой блеклою листвой. Па — направо, па — налево, Ножки — быстрые газели, Две-три ноты звонкой песни Заменяют ей оркестр. А глаза неукротимо Жгут языческим весельем И, косясь, ко мне взывают: «Полюбуйтесь-ка, синьор!»