Глюм, глюм лип.Правительственный восторг топчет капусту.Две мыслящие печи бзам, бзам кво.Сапогоокие кси и ксо, девы с волосами и гребенкой.Щетка есть,Один сапог –
одна копейка! У жереб<енка> отымите «же», <без> «же» буду я.Пою: гзи, гзи бзи, дом, дом мом, маю, мею чин.Мокрый морской студень, кисель с пятачком.Сел на пустую дыру,Вынул зеркало.Ба! батюшки, здравствуй, Иванушко Грозный.Апчхи!Дыра меня ждала четыре столетия.
Мне, бабочке, залетевшейВ комнату человеческой жизни,Оставить почерк моей пылиПо суровым окнам,На стеклах рока.Так серы и скучны обои из мертвых растенийЧеловеческой жизни; пылью своейБыть живописцем себяНа стеклах рока, большеокого рока.Вдруг увидать открытую дверцуВ другой мир, где пение птиц и синий сквозняк,Где мило всё, даже смертьВ зубах стрекозы.О, улетевшая прочь пыльИ навсегда полинявшие крылья!Окон прозрачное «нет»,За ними шелест и пляскаБабочек любви стучится.Пляшет любовь бабочек высоко в ветре.Я уже стер свое синее зарево и точек узорыВдоль края крыла.Скучны и жестоки мои крылья,Пыльца снята. Навсегда.Бьюсь устало в окно человека.Ветка цветущих чиселБьется через окноЧужого жилища.
И пока над Царским Селом Лилось пенье и слезы Ахматовой, Я, моток волшебницы разматывая,Как сонный труп влачился по пустыне, Где умирала невозможность. Усталый лицедей, Шагая напролом.А между тем курчавое чело Подземного быка в пещерах темныхКроваво чавкало и кушало людей В дыму угроз нескромных.И волей месяца окутан, Как в сонный плащ вечерний странник,Во сне над пропастями прыгал И шел с утеса на утес.Слепой я шел, пока Меня свободы ветер двигал И бил косым дождем.И бычью голову я снял с могучих мяс и кости, И у стены поставил.Как воин истины, я ею потрясал над миром: Смотрите, вот она! Вот то курчавое чело, которому пылали раньше толпыИ с ужасом Я понял, что я никем не видим: Что нужно сеять очи, Что должен сеятель очей идти!
В каждом громком слове,Как в тучном удаве рог оленя,Мы можем узнать,Кого оно насилует и пожирает,Чьим молчанием питается.Вот слово «большевик».Под ним лежит звуковое молчание «волыиевик».Большевик – больше.Кого больше?Больше – более воли.Вот кто молчит из-под слова «большевик», придавленный им к земле.Каждое слово опирается на молчание своего противника.
В море мора! в море мора!Точно чайка!ЧрезвычайкаТо в подвале, в чердаке то,То в гостиной, то в халупеЗаковала, заковалаБольшевицкихГоры трупов.Точно чайка!ЧрезвычайкаТо опустит лапы алые,В море смерти окунется,Стонов смерти зачерпнет,То в простыни земляныеОбовьет тела усталые,Трупы мертвых завернетИ подушкой черной глиныУспокоит мертвецов,И под ногти бледно-синиеГвозди длинные вобьет.Море плачет. Море воет.Мы прошли моря и степи.Годы, годыМы мечтали о свободе.И свидетель наши дети:Разве этиСмерть и цепиПобедителя венок?Кто расскажет, кто поверитВ горы трупов по утрам,Где следы от мертвых ног,На кладбищах, где гробаРоет белая судьба?!Кто узнает, кто поверитВ новый овощ, новый плод –Яблоко глазное!
Ззыз – – – жжа!Пата папт та!Визгень взыгрень!Гром окаянного гула…Бич выстрелов,Шум пастуховНад стадом халуп.Все оробело…Целится дулоВ мирное дело.Чугунное дулоЦелится в дело.Скоро труп – обернулся:По горе убегала собачка.Воин, целясь в тулуп,Нажимает собачку.Бах!И кувырнулсяТулуп без рубах!Бух – бах – бах!Вот как пляшут,Пляшут козы на гробах!Печка за печкойСело задымилось,Как серная спичка.Скажите на милость,Какая смелая! –Вспорхнула синичка,Животом как чудо зеленая,Чудо крылатое.Пинь-пинь тара-рах!Вспорхнула над хатою,Зеленая,В солнце заката влюбленная.А рядом деревня дымилась спаленная.От сада и до садаНад этим селом опала.Сегодня два снарядаМертвого ядаВ него упало.Эй, молодуха!Сегодня небо –Рот для мертвого духа.Кто будет дышать – не будет дышать!Лежи, колос людей обмолоченный…Завтра у каждого человекаБудет наглухо заперто веко,Ставней избы заколоченной!Завтра ни одно не подымется векоНи у одного человека…А воздух сладкий, как одиннадцать,Стал ядовитым, как двадцать семь.Под простынею смертиЗаснуло село.